- Да, известны расы, которые выбрали войну. Обычно они не выходят за пределы своих звездных систем.

  Почему не выходят? Я чувствую холод в груди. Застарелая догадка в очередной раз вспыхивает на дне сознания. Привычно прячу её от себя напряжением воли.

  - Но откуда такая жесткая альтернатива? - недоумеваю я, - Почему не может быть взаимовыгодного добрососедства, торговли и культурного обмена с сохранением собственного лица?

  Рассел энергично мотает головой.

  - Самообман, - говорит он убежденно, - Попытка усидеть на двух стульях. Нет, лелеемая самость неизбежно выплеснется ксенофобией. Подчеркивание красоты и естественности своих особенностей обращается в отвращение к чужим. Отгораживание от чужого - в недоверие, недоверие - в страх, страх - в агрессию, агрессия - в насилие.

  Рассел садится, откидывает на спинку своего роскошного кресла.

  - Капсулы решают проблему наилучшим образом. Нет никакой естественной среды за пределами персонального мирка, принадлежащего индивиду и создаваемого исключительно для него. Нет ни природных, ни коммуникационных барьеров - капсулы, обмениваясь информацией, соединяют двоих, троих, многих, передавая рассказ, сообщение, призыв другого в понятной и комфортной форме.

  Профессор хлопает ладонями по столу. Его лицо сияет светом непоколебимой убежденности в правоте и праведности его слов.

  - Ни эллина, ни римлянина, ни иудея! Всякий - только разумный индивид, равный другому. Всякий - доступен, близок, открыт, и одновременно - абсолютно защищен и безопасен. Агрессия не достигает цели. Рука дружбы принимается с благодарностью. Это ли не золотой век?

  - Профанация, - возражаю я, - Капсула создает иллюзию взаимопонимания, которого на деле нет. Эти существа как были разными, так и останутся.

  Рассел кивает и улыбается. И тут же с той же улыбкой мотает головой.

  - Да. И нет. Вы забыли одно из главных свойств разума - развитие. Тысячи лет в капсульном социуме не проходят бесследно. Октапод, воспитанный гуманоидом - уже не совсем октапод. Мыслящие деревья, не выросшие в грунте родной планеты в сотом поколении - уже вовсе не мыслящие деревья. Унифицированная искусственная среда заменяет естественную.

  Профессор поднимается из кресла. Практически возносится над ним. Лик его ужасен-прекрасен.

  - В отрыве от естественной среды каждый перестает быть собой, теряет свою самость, чтобы слиться с остальными в единое целое! Разум избавляется от диктата косной материи! И однажды!...

  Гностик хренов, думаю я без особых эмоций.

  - И однажды, - заканчивает Рассел, - всем и впрямь станет всё равно, кто находится в капселе. И тому, кто внутри нее, и тем, кто снаружи. Дышащий ли там сероводородом арахноид, живородящий ли кремниевый блеммий...

  - Или вовсе никого, - перебиваю я тем же тоном.

  Рассел приподнимает бровь.

  - В каком смысле?

  - Никто, nihil, zero, - говорю я, сузив глаза, - Если никому нет дела до того, кто в капсуле, то какая разница, есть ли там кто-то, вообще? Ну, профессор, сделайте следующий логический шаг. От сообщества мыслящих вещей в себе, об истинном облике, языке, мысля и чувствах достоверно никто кроме его капсулы не знает, к 'обществу' пустых капсул, 'коммуницирующих' друг с другом. Если капсула заменяет - и отменяет для подопечного -язык, культуру, внешнее взаимодействие, то скоро она заменит и отменит сам разум. Внутри мудрых совершенных нянек будут спать пожизненным сном разума биологическое объекты, утратившие сознание и смысл существования. А через несколько поколений капсула просто упразднит лишнюю деталь за ненадобностью. Разве это не естественное продолжение того пути, по которому вы идете?

  Профессор застывает с открытым ртом... и неожиданно легко соглашается.

  - Может быть.

  Моя очередь оторопеть. Будто ударил в кирпичную стенку и рука не встретила сопротивления.

  - Но как можно так просто об этом говорить?

  Рассел пожимает плечами.

  - А какая разница, если этот путь - единственный?

  ***

  Интермедия заканчивается.

  Рассел улыбается.

  - Друг мой, я Вас не узнаю. Откуда этот расизм?

  Всплескивает руками. Ирония в голосе и жестах - как капля дорогой приправы к хорошему блюду. Каждый разговор со мной для него - еще одна возможность отточить мастерство человеческого общения. Истинный энтузиаст.

  - Ну, существо другого вида, так что же? - по-профессорски степенно вопрошает Рассел, удивленно вздымая густые англосаксонские брови, - Я же помню, как у Вас не один раз вырывалось - о Вашем с Кати родстве душ, общих интересах, глубоком понимании друг друга. Неужели этого мало?

  Я медленно прохожу мимо шкафов, скользя взглядом по рядам фолиантов.

  - Да нет никакого понимания, - мои слова шуршат будто сыплется песок, - Я даже языка её не знаю.

  Беру в руки альбом. Открываю на иллюстрации с Цезарем Борджиа во главе Тайной вечери.

  Выпускаю книгу из рук. Она шлепается на стол раскрытыми страницами вниз.

  - Ставлю мешок золота - я бы даже не смог на нем слова произнести. Это птичий клёкот в лучшем случае или жабий свист. В худшем - какие-нибудь пахучие выделения.

  Я сжимаю другую книгу пальцами, на мгновение задумываюсь, сметаю с полки весь ряд и вижу за ними черноту и вспышку света. Фолианты ссыпаются на пол в неряшливую горку. Становлюсь на корточки, беру один, открываю. Упираюсь в строгий взгляд седобородого зануды Кальвина.