- Сколько у нее конечностей - восемь, десять? А почему я, вообще, решил, что число - четное?

  Верчу в руках светильник со стола, провод натягивается как якорный трос.

  - С чего я взял, что они у нее, вообще есть?

  - А какая разница, если на Соледад вы можете быть вместе, не думая об этом?

  - Да потому что ваши капсулы не совместимы с человеческой природой! На Новой Земле воссозданное человечество не будет рассажено по непроницаемым клеткам. Мы будем свободны!

  - А что хорошего в этой свободе, если Вы не можете в нее взять самое близкое существо? Сколько бы конечностей у него не было?

  Рассел невозмутим, наблюдает за мной с терпеливым любопытством.

  - Да не в конечностях дело! - бросаю я ему с досадой, - Главное, что всё это время со мной говорила не она! Не оно, - поправляюсь я зачем-то.

  В сердцах плюю на пол. Долбанное косноязычие.

  - Мы настолько далеки, чужды друг другу, что доносившиеся до меня слова - переложение переложения, интерпретация пересказа.

  Я начинаю молотить включенным светильником по столу.

  - Я откровенничал с гребанной капсулой, долбанным интерфейсом!

  Лампа перепуганно мигает, рассылая в разные стороны сигналы SOS.

  - Юбочки, декольте, загорелые коленки, нежный голосок - интерпретация мыслящего рака в свихнувшихся субквантовых мозгах! Эта железяка мне Сильвию Платт читала её голосом.

  От светильника отлетает абажур.

  - Осторожней, друг мой, - спокойно говорит Рассел, - Вас сейчас током ударит.

  Я поднимаю голову от стола с мигающим изувеченым светильником и гляжу на профессора. В вечно сумеречном окне за его спиной вижу свое отражение - взъерошенное, безумное, с черными провалами на месте глаз.

  - Да нет никакой лампы, - шепчу я Расселу, - И тока нет.

  Я со всей дури бью кулаком по лампе. Кисть пронзает дикая боль. Я ору. Свет на миг гаснет. Я открываю глаза. Смотрю вниз. Стол залит кровью. Рука еще болит, но нет ни раны, ни шрама. Я ухмыляюсь.

  - И кабинета этого нет. И города за окном, - тычу пальцем в профессора, - И тебя нет.

  - Я - есть,- серьёзно возражает Рассел.

  - Да, - соглашаюсь я, - Ты - есть. Как ты хоть выглядишь-то, на самом деле? Покажись, зверь лесной, чудо морское.

  Рассел мотает головой.

  - Вы все равно не поймёте. У Вас нет нужных органов чувств.

  - Чтобы что? - интересуюсь я.

  - Чтобы воспринять меня таким, какой я есть на самом деле. С помощью Вашего слуха, зрения, осязания, обоняния Вы не сможете воспринять, вообще, ничего.

  - Не смогу? - рычу я, через стол пытаясь вцепиться в профессорскую жилетку.

  Не достаю. Он смотрит на меня с жалостью.

  - Что ж Вы так распереживались? Как будто в этом есть что-то новое для Вас или для всего рода человеческого.

  Рассел протягивает длинную руку, снимает с полки книгу. Кажется, что-то по буддийской философии. А, может, писания Иммануила Канта, педанта-путаника. Кладет перед собой, но не раскрывает.

  - Вы же знаете, что так или иначе всё, что сознанию кажется сигналами извне, на самом деле - сформированные мозгом образы. Да, они, конечно, имеют отношение к внешнему миру, но весьма опосредованное.

  Я моргаю. Стол чист - ни осколков, ни обломков, ни залитого моей кровью альбома ренессансной живописи.

  - И когда Вы разговариваете с человеком на одном языке, разве это на самом деле - один язык? - продолжает профессор, - Разве слово в Вашей голове и голове Вашего собеседника означает одно и то же? И можете ли Вы в принципе это узнать? Мысль изреченная - есть ложь. Знание о мире, даже если бы оно было у человека, другому не передать. И неважно кто этот другой - тоже человек или мыслящий тростник.

  Мысленно стряхиваю словесные кружева, как паутину. Мне муторно и тоскливо. Рассел опускает руку вниз и достает оттуда горящий светильник - близнец прежнего. Ставит на стол.

  - Так что же, собственно, случилось? Ну добавился к Вашему встроенному в голову интерфейсу еще и внешний - со множеством дополнительных функций и возможностей. Умеющий воспринимать диапазоны звука, света, гравитации, не предусмотренные человеческими органами чувств. Более того, способный переводить на понятный Вам язык не только наречия чуждых Вам рас, но и их культуру, представления о мире, эмоции, способы окружать себя красотой, выражать себя, бояться, торжествовать, любить, ненавидеть. Капсула раздвинула горизонты доступного мира в тысячу раз сильнее, чем Колумб и создатели Интернета. Фактически Вы и раньше находились в капсуле, только более примитивной и меньшего размера.

  - Пер Гюнт, - говорю я, - Попадает в замок лесного царя. Ему предлагают руку принцессы троллей и место подле трона, богатство и власть, а взамен требуют сущую безделицу - пройти операцию на глазах, чтобы вечно видеть в окружающих монстрах людей.

  Рассел озабоченно сводит брови.

  - Это всё, что Вы поняли? Признаться, я разочарован.

  У меня всегда есть волшебная кнопка. Я отключаюсь. И возвращаюсь в капсулу.

  ***

  Несколько дней я шляюсь по грязным кабакам - от доримского ещё Карфагена до Лондона эпохи Регентства. Провожу там время в компании отвратительного отребья и проституток самого низшего пошиба, соря серебром, за своё угощение заставляя собутыльников унижать в себе образ Божий. Каждый вечер неизменно заканчивается дракой с пьяным ворьем или матросней, сломанными ребрами и кровохарканьем, а то и пикой под ребро. А наутро как резидент Валхаллы я очухиваюсь живой и здоровый - телом, но не душой - в своей постели в бунгало у теплого моря и начинаю по новой.