Эсса обвела руками пространство вокруг себя.

— Тридцать этажей пустует. Приспособим один из просторных залов. Например, тот, что на тридцать девятом. Я уговорю Альба. Он будет счастлив, что его супруга нашла себе полезное занятие. И что сёстры выбросили из головы всякую дурь и пытаются стать примерными жёнами, — Эсса злорадно хихикнула. — Он уговорит друзей отпустить к нам своих благоверных и… — А как другие женщины узнают о нашем кружке? — перебила я.

Эсса задумчиво прикусила костяшку пальца.

— Ирима, — ухмыльнулась Раххан, поправив сумку, висевшую на рогах быка.

— Ирима? — не поняли мы.

В голове всплыл образ пышнотелой брюнетки с румяными щеками и косой, замотанной в объёмный пучок. Два — три раза в неделю мы встречались на рынке. Или это была не она?

— Ирима, — повторила Раххан, оскалившись. — Главная сплетница. То, что знает Ирима, рано или поздно становится известно всем.

Не знаю, какие женские уловки применила Эсса, но Альб не только выделил для нашей затеи пустующее помещение на тридцать девятом этаже, но и помог его обустроить. Комнату восемь на девять метров изначально планировали использовать для приёма гостей, но уже десять лет она зарастала пылью. Последнее и единственное масштабное мероприятие, которое видели эти стены, — день рождения Альба, когда он вошёл в возраст мужественности. Та жалкая горстка гостей едва ли могла оправдать наличие в доме бального зала. Но, когда ты владелец небоскрёба, полагающегося тебе по статусу, а семья у тебя из пяти человек, волей-неволей приходится думать, чем занять бесхозные площади.

Помещение было просторным, но стены требовали покраски, дощатый пол — полировки, а мебель — содействия в путешествии на ближайшую свалку. Мы с Раххан активно разоряли пристанище плесени, Эсса с веником в руках помогала пыли мигрировать из угла в угол. Подозрительно довольный Альб расставлял стулья, собранные со всех сорока этажей.

— Чего он такой радостный? — шепнула я невестке, когда появился случай.

— Я выбросила картины и сказала, что у меня новое увлечение.

К вечеру мы вымыли окна, покрасили часть стены и, довольные, развалились на стульях, расставленных полукругом. Во время уборки тревога в моей душе боролась с энтузиазмом, но усталость притупила оба чувства, и единственная мысль, крутившаяся в голове, была о мягкой кровати. Как же хотелось спать! Давно я не ощущала себя такой разбитой. От частых наклонов разболелась поясница, от запаха краски — голова.

Странно, что ремонт выбил меня из колеи. Мыть, чистить, подметать — обычные, ежедневные обязанности. Содержать в порядке сорок этажей не шутки. Нанимать служанок в Ахароне — во всей Красной долине — не принято.

«А зачем тратиться, — говорила Раххан, — если у тебя есть личная рабыня».

В нашем случае целых две.

Не сказать, что рабынями мы были примерными, рьяно выполняющими свои обязанности. Комнаты, в которые никто, кроме пыли, не заглядывал, мы убирали спустя рукава. Но обеды не готовились сами, и пятна не исчезали с одежды по волшебству. Вся эта рутина требовала сил и времени. И в осадке оставалась только усталость без привкуса удовлетворения: каждый день из года в год делать одно и то же… можно сойти с ума.

— Снов без кошмаров, — пожелала Раххан, и мы разошлись по комнатам.

Оба холодильника на пятом и втором были забиты продуктами, но утром мы всё равно отправились на рынок, надеясь встретить Ириму и пустить слух о «школе примерных жён». Выяснилось, что память меня подвела: главной сплетницей Ахарона оказалась худощавая блондинка с острыми скулами, а дородная краснощёкая брюнетка была её соседкой, с которой они вместе ходили по магазинам. Обе они — Ирима и Тара — загорелись идеей посетить наш кружок, и уже в четыре мы наливали им чай в бывшем бальном зале, где всё ещё слабо пахло краской и полиролем. С собой девушки привели подруг. А через неделю пришлось искать на этажах дополнительные стулья: в нашей школе насчитывалось тридцать человек.

Никакими кулинарными секретами мы не делились и по большей части обсуждали погоду, увлечения и несправедливость мужей. Начинали разговор, не успевая рассесться, и не умолкали до вечера. Некоторые приносили на встречу домашние печенья и пироги, Эсса разливала по кружкам чай, Раххан включала украденные из гостиных торшеры — и обстановка становилась по-дружески уютной. Наш кружок стремительно набирал популярность, так как был одним из немногих развлечений в Ахароне и чуть ли не единственной возможностью для женщины выйти в свет. Однако, как вскоре стало известно, самые консервативные главы семей запрещали подопечным посещать какие-либо мероприятия и не смягчились даже ради «школы примерных жён». Если несчастных сутками держат взаперти и не отпускают одних даже на рынок, как ни называй кружок, делу это не поможет.

В шесть девушки расходились, чтобы успеть домой до комендантского часа. Мы относили на кухню грязные кружки, блюдца с крошками пирога, гасили свет. Когда Альб отправлялся на ночную смену, Раххан поднималась к Эссе, и они обсуждали то, что Она — не-Заур — решила от меня скрыть.

«Ты не готова узнать всё», — сказала сестра, и мне стало страшно.

Подруги что-то замышляли. Что-то, способное меня взволновать или даже привести в ужас.

За два месяца я узнала о женщинах, с которыми пересекалась на рынке, больше, чем за последние десять лет. Муж Тары запрещал ей рисовать, называя это праздным, бесполезным занятием, которое развращало душу. На следующий день я принесла в бывший бальный зал свои альбомы и краски. С тех пор Тара, обычно болтающая без умолку, притихла — сидела в уголке с кисточкой в руках. Когда она показала свою первую работу, все остолбенели. Мне доводилось видеть шедевры признанных гениев, естественно, мужчин: картины знаменитых и не очень художников украшали стены обжитых спален. Но никогда у меня не возникало ощущения, будто я смотрю в окно. Что стоит протянуть руку и она пройдёт сквозь альбомный лист. Что нарисованное реально и его можно потрогать. Вне всяких сомнений, Тара была талантлива, но не это поразило каждую, сидящую в комнате. Она изобразила… лес. Не кирпичную стену с шапками деревьев за ней, а то, что видели только охотники и мы, укравшие ключи от ворот. Курганы листьев, щупальца корней, стволы со счёсанной корой.

— Мне это приснилось, — оправдывалась Тара, стоя в круге, образованном стульями, и испуганно глядя на шокированных девушек. Задрожав, она смяла лист — нарисованные деревья съёжились в колючий бумажный ком. Я понимала её страх. Признаться, что тебе снится лес, — рискнуть жизнью. Это как во всеуслышание объявить себя одержимой злом или подверженной влиянию Заур. Монахиню казнили за то, что она читала книгу. Что сделают жрецы с Тарой, если увидят её рисунок и поймут: она знает, как выглядят деревья за стеной. Стоит кому-нибудь из собравшихся в комнате на неё донести…

— Мне… пора, — прошептала Тара, хватая сумку. Ремешок зацепился за спинку стула, и тот грохнулся. Нижняя губа девушки затряслась. Неловко нагнувшись, Тара попыталась поднять сумку и стул, но обронила на пол мятый рисунок.

— Всё в порядке, — Ирима обняла дрожащие плечи подруги. — Мы никому не расскажем. Никто не узнает.

Другие девушки закивали.

— А вдруг, — сказала одна, — зло пытается проникнуть в твою душу через сны?

Остальные на неё зашикали.

— Ничего подобного! — Ирима заслонила подругу, угрожающе уперев руки в бока. — И держи свои мысли при себе!

Поддерживая её, девушки одобрительно загалдели. Раххан посмотрела на меня с ликованием: от эмоций лицо раскраснелось, глаза блестели, уголки губ против воли ползли вверх.

«Вот видишь! — словно говорила она. — Видишь!»

Я видела: только что дружба победила предрассудки. То, с какой решительностью девушки готовы были защищать подругу, несмотря на вбитый с детства страх перед Заур, поражало. Сегодня мы стали заговорщицами, хранительницами общей тайны, и это сплотило нас сильнее ежедневных чаепитий и разговоров. Конечно, глупо было делать выводы на основе одной ситуации, но произошедшее позволяло надеяться, что наш план небезнадёжен.