«Ненавижу!»

— Стой, иначе буду стрелять!

«А ведь у них есть оружие. У Альба точно есть».

И дубинки, которые пускают в ход ещё чаще.

Оступившись на груде битого кирпича, я плюхнулась на задницу и ободрала ладони. Обернулась, и меня ослепил свет фонарика. Мужчина — тёмный силуэт — взобрался по разбитым ступенькам портика и остановился рядом с колонной. Во второй руке он держал пистолет. Сердце замерло. И тут события начали стремительно развиваться. Я всё ещё сидела на горе кирпичей и сперва услышала треск, словно поблизости искрил оголённый электрический провод. Запахло как после грозы. На краю зрения ярко сверкнуло. Неизвестно откуда взявшийся синий шар ударил в основание колонны, и та рухнула, увлекая за собой другие, держащие фронтон. Грянул выстрел. Пуля срикошетила в сантиметре от моего бёдра, осыпав колени каменным крошевом. С жутким грохотом портик сложился, похоронив под собой нашего преследователя. Когда пыль улеглась, я увидела ноги, торчащие из-под развалин фронтона.

В метре от меня на каменном возвышении стояла Раххан и в изумлении смотрела на синие молнии между своими ладонями.

— Это… ты? Ты… это сделала?

Сестра подняла голову.

— Не знаю, как это получилось. Я просто… испугалась, — и она снова потрясённо уставилась на свои руки.

«Цветок, — подумала я. — Орхидея в коробке».

«Я чувствую себя иначе», — сказала тогда Раххан.

Чувствую себя иначе.

«Мы убили человека. Убили человека. Но он в меня стрелял! И этот шар…»

Эсса высматривала нас, прячась за развалинами кирпичного здания. Рефлексировать не было времени. Мы вернулись к стене. К тому, с чего начали, — закрытым воротам и ключу, не отпиравшему замок. У Раххан тряслись руки, поэтому и часы, и фонарь держала я. Эсса приложила пластиковую карту к горящей панели, и та сменила цвет с красного на зелёный. Я подёргала массивную ручку. Ворота не поддавались. Нам оставалось открыть один замок. Всего один! Но проклятый ключ не поворачивался.

— Я не понимаю, — прошептала Эсса.

В течение следующих десяти минут она подносила к замочной скважине каждый из имеющихся у неё ключей — не подходил ни один.

«Неужели мы не попадём в лес?» — я стянула с головы платок и швырнула на асфальт. Я хотела внутрь так сильно, что испытывала физические муки из-за невозможности осуществить своё желание немедленно.

— Дубликат сделали плохо, — озвучила сестра общую мысль.

Мы столько пережили, так рисковали и будем вынуждены вернуться домой ни с чем, потому что нечистый на руку мастер из трущоб некачественно выполнил свою работу. Я почувствовала, как во мне закипает ярость.

Мне надо в лес! Надо! Сейчас!

— А ты не можешь пульнуть в ворота таким же синим шаром? — спросила я у Раххан.

Сестра закатила глаза:

— Я не знаю, что это было. Не умею этим управлять.

— Попробуй!

Как я хотела в лес!

Раххан демонстративно вздохнула и расположилась напротив ворот. Вскинула руки с такой театральностью, что стало понятно: она не верит в успех затеи и не старается.

— Напрягись!

Сестра цокнула и изобразила сосредоточенность. Мы с Эссой, не моргая, уставились на её ладони. Прошло три минуты — ни шаров, ни молний, ни единой искры.

— Я же говорила, — прошипела Раххан, опуская руки.

Эсса покрутила перед глазами ключ.

— Десять минут, — напомнила я, посветив фонариком в сторону домов. — Скоро здесь появится новый патруль. И, возможно, это будет смена Альба.

— Было бы у меня что-то, чтобы немного подточить бородки, — задумчиво прошептала Эсса, ощупывая то ключ, то отверстие в двери.

Глаза сестры распахнулись, и она толкнула меня в плечо:

— Ты же постоянно носишь с собой пилочку для ногтей.

— Я? Э-э… да.

В детстве я имела отвратительную привычку грызть ногти, когда нервничала. В один прекрасный день Раххан подарила мне маникюрный набор, и с тех пор я справлялась с волнением другим способом. Обычно пилочка хранилась в закрытом отделении дамской сумочки, но сегодня, уходя, я машинально сунула её в карман платья.

— Давай сюда скорее, — прошептала Эсса.

Не без доли сомнения я передала ей предмет своей тайной страсти.

— Посвети мне. Да, вот так.

Я отдала часы Раххан, а сама удобнее перехватила фонарик. Обе мы внимательно следили за манипуляциями подруги. Аккуратно, даже нежно Эсса прошлась пилочкой по бородкам ключа, затем вставила его в замочную скважину и повернула. Мы затаили дыхание. Раздался металлический лязг. Стержни, запиравшие дверь, пришли в движение.

«О Всесильный, это происходит! Она открывается! Сейчас мы попадём в лес! Сейчас я увижу, увижу… всё».

Эсса тихо, радостно рассмеялась и прижалась лбом к стальной обшивке ворот. Скупая на эмоции Раххан стиснула меня в объятиях.

— Получилось. У нас получилось!

Эхо принесло из темноты шорох подошв и обрывки разговора.

— И тогда я его ударил…

Я узнала голос Альба, но это уже не имело значения. Эсса толкнула дверь, и мы вошли в лес.

Ароматы наполнили меня, как вино — сосуд. Опьянили. Пахло горечью и свежестью. Я стояла, жадно втягивая ноздрями воздух, а над головой шумели деревья. Ветер качал далёкие кроны, словно колыбель, и я качалась с ними в едином умиротворяющем ритме. Ощущала себя младенцем в любящих объятиях матери. Земля ласкала босые ступни. Упав на колени, я набрала полные её пригоршни и прижала к лицу. Сквозь всё моё тело — по венам, по мышцам, по коже — бежали волны искрящегося тепла. Разогнавшись, я могла бы взлететь — такой невесомой стала. Я была целой. Была всесильной.

Раххан кружилась, раскинув руки, а затем упала в траву и впервые на моей памяти рассмеялась мягко и счастливо. Эсса прижималась щекой к шершавой древесной коре. Я дышала землёй, рассыпающейся в руках, нежной, бархатной. И не понимала, как жила раньше, без всего этого.

Безмолвие полнилось звуками. Кричали ночные птицы, шуршали зверьки, зарываясь в норы, шептались деревья. Сквозь полог листьев пробивались косые лучи лунного света и расчерчивали полумрак. Я откинулась назад, и земля приняла меня, словно постель. Кустики травы защекотали лицо. Я могла бы лежать так вечно. До конца жизни наблюдать, как мерцают звёзды в кружеве сплетающихся ветвей.

Раххан загребала руками опавшие листья, серо-зелёные в темноте, и бросала в воздух. Откуда их столько взялось, облетевших? Не жёлтых и сухих, а свежих и сочных. Сугробы вокруг широких стволов.

— Твоё лицо, — прошептала Эсса, и я обернулась, но обращались не ко мне.

Раххан осторожно потрогала щёку. На месте ожога белела гладкая кожа.

— Видишь, — сказала сестра, — она не требует жертв.

«Кто она?»

Мы поднялись на ноги. Первый ослепляющий восторг схлынул, и я заметила странность. На каждом дереве на высоте полутора метров кора была счёсана. Царапины, оставленные лезвием топора, дробили очертания букв. Кто-то вырезал на стволах послания. Другой кто-то в ярости пытался их уничтожить.

— Вот почему они не хотели, чтобы мы умели читать, — сказала Эсса, трогая насечки на древесине.

— Можешь разобрать, что здесь было написано? — спросила Раххан.

Я подошла ближе:

— Два слова. Это, кажется, «м». А может, «н». Или «п». Я не уверена.

— Они так боялись, что мы это увидим, поэтому обнесли лес стеной? — изумилась Эсса.

— Не только поэтому, — Раххан посмотрела на свои ладони.

Я задумалась. В хаосе рассуждений внезапно возникла мысль, не связанная с надписями на деревьях и точно не принадлежавшая мне. Её словно вложили в голову. Секунду назад в том уголке сознания гуляло гулкое эхо — но вот родилась идея. Чёткая, практически осязаемая. Как если бы в темноте зажглась неоновая вывеска.

Это был Её беззвучный голос — той, о ком упоминала Раххан. Её способ общаться. Я заметила, как вытянулись лица сестры и Эссы: она — Заур? — говорила с ними, и, судя по восторгу в глазах Раххан, им открыла больше, чем мне.