Издалека, как в пантомиме,
Он еле слышал крик: «Живой?»,
Но он не мог сестричке Зине
Кивнуть гудевшей головой…
Окоп, разорванный снарядом,
Сдавление и боль в ушах,
И никого, лишь Зина рядом,
Как в детстве, держит на руках…
Открыл глаза, увидел небо
И понял: жив, но глух и нем…
Он на руках девчонки, смело
Пытающейся сдернуть шлем…
Он что-то говорил упрямо…
И что-то теплое текло
За шиворот. Шептал он: «Мама…» –
Но сам не слышал ничего.
А в небе голубом, как птицы,
Спокойно плыли облака…
Тащила в медсанбат сестрица
Израненного замполка…
Мелькали белые ромашки,
Цеплялся он за них рукой.
«Еще чуть-чуть! Терпи, Коляшка!» –
Кричала Зина. «Я – глухой!» –
Шептал он ей. «Нет, ты контужен.
Но главное – ты будешь жить!
И мы с тобой еще послужим!»
А он шептал ей: «Зина, пить…»
«Так ведь нельзя вам ни глоточка!
Еще немножко нам ползти».
С трудом сорвал он два цветочка,
Чтоб Зиночке преподнести.
Очнулся. Медсанбат. В кровати.
На стульчике его часы,
А рядом с ним стоит в стакане
Трофей – победные цветы!