– Клятвенно обещаю побриться, как только выдастся возможность.

– Не нужно.

– Вы считаете, мне к лицу? – Шедде решил воспользоваться хорошим настроением девушки и немного её взбодрить, хотя и догадывался, что вряд ли удастся. Он даже повернулся к свету и гордо задрал к потолку подбородок, чтоб Темери смогла его лучше разглядеть.

Но оказалось, что снова ошибся. Темершана выпрямилась на лавке и обстоятельно ответила:

– Дело не в этом. С бородой вы меньше похожи на ифленца. Это немного… я начинаю забывать, кто вы и куда мы идём.

– А я уж думал, что-то поменялось.

– Я понимаю, – вздохнула она, – Вы от меня устали, наверное. Это ничего, я постараюсь молчать, и всё будет хорошо.

– Почему вы думаете, что если молчать, то всё будет хорошо?

Шеддерик осторожно опустился на дальний от мальканки край лавки.

– Не знаю. Я ведь думала, что у меня есть дом – монастырь Золотой Матери. Пресветлые сёстры были почти как семья. Но появились вы, и оказалось, что всё неправда. Кроме, пожалуй, самой Ленны, которая никогда… она никогда не предаёт.

– Я говорил – в городе вас помнят. Там есть люди, для которых ваше возвращение будет праздником.

– Вряд ли. – Улыбка едва заметно коснулась её губ – кажется, впервые за всё это время. – Я изменилась… весь мир изменился.

– И, тем не менее, я знаю хотя бы одного человека, которому вы дороги не только как доброе воспоминание. Может быть, припомните – Янур Текар, у него таверна под названием «Каракатица»…

Темершана даже вскочила:

– Шкипер Янур? Он жив? Правда? Как он? Впрочем, вы же, наверное, не знаете…

– На момент моего отъезда он был жив и здоров. Насколько знаю, заведение у него небогатое, но популярное у рыбаков и горожан. Значит, помните...

– У меня была лодка.

Она снова улыбнулась – как будто мыслями вернулась во времена до ифленского нашествия. Улыбка ей шла – как, впрочем, она идёт всем без исключения молодым хорошеньким девушкам. Улыбка её меняла.

– У меня была лодка – небольшое одномачтовое судёнышко. Отец подарил её мне на день рождения. Шкипер Янур – старый друг отца, и он, конечно, согласился командовать моей лодкой. Я же его с детства помню. Он приходил на лодку первым. Вставал на носу и слушал, как бьют на причале колокола. Матросы должны были успеть прийти до последнего боя. А я караулила за бочками, чтобы его напугать, когда он, наконец, пойдёт по палубе. Отец думал, что я буду просто кататься вдоль берега и любоваться видами из окна каюты. А мне хотелось, чтобы всё – по-настоящему. И я донимала Янура, пока он не согласился немного меня поучить…

– …и вы забрались на мачту, – вздохнул Шеддерик. – и потом долго думали, как будете слезать.

– Вы как догадались? Правда. С мачты корабль кажется таким маленьким.

– И ветер. И страшно пальцы разжать…

– Да. И ещё внизу смешно причитает тётушка, которую приставили присматривать за мной на лодке. Потому что молодой девушке неприлично путешествовать одной в компании грубых матросов…

– И в какой-то момент желание лезть вниз исчезает…

Она бросила на Шеддерика быстрый недоверчивый взгляд. А потом вернулась к своему рукоделию. Хотя даже беглого взгляда на плошку хватило бы, чтоб понять – там не осталось уже ни одного гнилого или плесневелого зернышка.

Так что пояснять пришлось её спутанной макушке:

– Когда мне было семь лет, я тоже залез на мачту. Прятался от отца. Снимали целый вечер всем экипажем. Даже пришлось на сутки отложить отплытие.

– Вам, наверное, влетело.

– Было дело…

– Шкипер Янур отправил меня мыть посуду. А потом сказал, что в дамских башмачках на мачте делать нечего. И попросил отца, чтобы мне заказали матросский костюм. Это всё равно было как игра: никто бы не позволил мне ходить под парусом дальше рыбацкой бухты. А хотелось верить, что всё по-настоящему. И мы в хороший день выходили за гряду, в открытый океан… пока однажды не увидели там ифленские паруса. Янур приказал срочно возвращаться. Так что мы были первыми, кто узнал о нашествии…

Она рассказывала как будто даже не Шеддерику, а зернам в плошке. Медленно водила по ним пальцем, рисуя странные узоры, и говорила.

– А потом была осада. Осень выдалась тёплой, был неплохой урожай… так говорили взрослые: что урожай хороший, что мы продержимся до прихода помощи из соседних рэтахов. Что эта помощь уже собирается, и ждать не придётся долго. Но ифленский флот прошёл защитную гряду так, словно им кто-то расчищал путь. Солдаты в чёрном… мы видели сверху, из крепости, как солдаты вошли в город, как начались бои на улицах. Было очень страшно, потому что ничего нельзя сделать – война в твоей родной бухте и в то же время за огромной каменной стеной. Мало кто ведь успел покинуть Тоненг – всё случилось быстро. Но часть горожан укрылась в крепости, а в гарнизоне начали спешно обучать ополченцев. Я тогда представляла, что переоденусь мальчишкой и тоже сбегу в ополченцы. Может, так надо было сделать, но я не решилась.

– Вы бы погибли.

– Может быть, это было бы и лучше, чем то, как вышло на самом деле…

Голос её звучал уже почти шепотом. Шеддерик решил, что если она продолжит рассказ, то перебивать больше не будет…

–Вы знаете, что было дальше, – вздохнула она.

– Я был далеко на юге. Что император затеял войну на Побережье, услышал лишь через полгода после того, как Тоненг был взят, а весь рэтах Танеррет перешёл под власть островов.

– Было много крови. Когда сопротивление сломили, солдаты принялись вымещать злость на мебели и на немногих выживших… мы прятались в одной из комнат в круглой башне. Считалось, что она самая защиЩённая. Мы тогда уже знали, что отец убит, и знали, что тоже скоро умрем…

– Почему же вы оставались в крепости?

– Отец был уверен, что придёт помощь. А она не пришла.

– Но как-то же вы оказались в этой вашей обители всеобщей любви? Что случилось?

– Что могло случиться в только что взятой крепости с женщинами, детьми и калеками, которым больше негде было прятаться? Одних убили… других – лучше бы убили. Мне было четырнадцать. Для ифленских убийц это вполне достаточный возраст, чтобы…

Она вдруг выпрямилась и прямо посмотрела в глаза Шеддерику. Впервые за эти три долгих дня.

– Я дралась. Я убила одного из них каменной статуэткой. Это их разозлило – а до того они смеялись. Убивали, смотрели и смеялись. Я надеялась, что всё однажды забудется… но почему-то даже сейчас я помню… я их всех помню. Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Я говорила, не хочу об этом…