– Мне надо отдохнуть, – Робеспьер поднялся с кресла.

Пока трибун шел к лестнице, Сен-Жюст отвел Тюренна в сторону. Озлобленный взгляд вцепился в Луи, бледное лицо Антуана залилось румянцем.

– Не позволяй себе таких вопросов! Тебя это не касается!

– Неужели? Только не забывай, что этой кровью вы будете умываться! – И Луи, не желая продолжать разговор, спешно покинул дом Дюпле.

Тюренн возвращался домой по слабо освещенным улицам. Он прикоснулся к двери своего дома и обнаружил, что она приоткрыта. Луи вошел, стараясь остаться незамеченным. Пистолета у него не было, он лежал в ящике стола. В который раз Луи обвинил себя в беспечности – ему казалось, что на него-то никто не обращает внимания, в отличие от ярких революционеров и ораторов.

– Входи, каналья! – раздался голос Эжена.

Не поверив своим ушам, Луи вбежал в комнату, где сидел Эжен:

– Здравствуй, Эжен! Неужели ты решил…

– Пока ничего не решил! – отрезал Эжен в привычной грубой манере. – Садись, позволь поговорить с тобой.

– Что с тобой, брат? Что с твоими глазами? Ты плакал. – В последнюю фразу Луи вложил всю искренность и понимание собачьей жизни Эжена.

– Брось! Садись.

– Нет, нет, – продолжал Луи, – ты печалишься, страдаешь. Эжен, ты должен оставить принца Конде и идти ко мне.

– О святая Мария! – стукнул кулаком по столу старший брат. – Ты прекратишь играть трагедию Шекспира?

– Да, да, конечно, – согласился с замечанием Луи и сел перед ним.

Луи решил действовать аккуратно и ласково по отношению к брату. Младший пристально всматривался в лицо старшего – осунувшееся, бледное, раздраженное, с уставшими глазами в глубоких глазницах.

Эжен сдержал эмоции и приступил к главному разговору:

– Я пришел к тебе за помощью…

«Всем нужна помощь именно от меня», – разозлился Луи, ощущая груз ответственности.

– …королева терпит лишения, – продолжал Эжен, – нам необходимо спасти ее.

– Думаешь, мои полномочия помогут вам сделать свое дело?

– Ты отказываешься?

– Да.

– Подумай, Луи, якобинцы отрубят ей голову и заставят маленького Людовика танцевать вместе с ними!

– Пощади меня от этого пафоса и жути! Сколько можно от вас разной чепухи услышать!

– Чепухи?! А как же Марсово поле[11], штурм Тюильри? Ты забыл, как священников резали в сентябре? Тебе мало крови? Тебе мало, что я чуть не лишился жизни? Сколько раз я попадал в руки твоих негодяев?

– Меня это мало волнует, я дал тебе шанс оставить прошлое и идти со мной…

– Куда, идиот? – закричал Эжен и ударил по столу.

– Успокойся, молю бога! Я делаю все, чтобы помочь ей, мне также жалко сына покойного короля.

– Вот именно! Не Луи Капета, как твердят эти полоумные якобинцы, а короля! Мой брат, ты хранишь память об их величии и разве не хочешь вернуть все назад и спасти Францию от людей, которые сами не знают, чего хотят, и посылают неопытных ополченцев против солдат империи?

Искры гнева разожгли внутри Эжена его сущность. Луи подошел к нему и обнял.

– Эжен, – он продолжал держать брата в объятиях, – мне нужна Франция, где каждый сможет жить как король. Прошу… Нет, молю тебя остаться со мной! Пруссия и Австрия не помогут вам! Если бы они хотели с нами покончить, то революция давно бы закончилась. Они отправляют вас, используют только вас! Останься…

– Глупец, – сказал Эжен и, высвободившись из рук Луи, тут же покинул дом.

«Какая глупость! За что я дерусь…» – снова вернулся к своим вечным размышлениям Луи.

Тюренн встал рано утром, не помня, как он разделся и уснул. Воскрешение старшего брата уже не казалось сном. Хмель братских чувств покинул его, и холодный мозг работал как часы. После небольшого завтрака он вышел на многолюдную улицу Сент-Оноре. Весь город гудел и стучал молотками, готовя новое оружие для добровольцев, которые вот-вот покинут Париж и отправятся в Бельгию. Ораторы и комиссары Конвента в широких шляпах с сутанами среди народа восхваляли армию республики и призывали всех помочь ей, пока мир не признает молодую республику.

Однако тяжелая зима 1793 года все сильнее и сильнее заглушала ноты праздного ураганного патриотизма. Голодные жители не оставляли надежду на лучшее, но уже не верили, что дождутся его. На революционных праздниках никто не лез целоваться с согражданами, никто не кричал лозунги в поддержку республики. Все пытались выжить.

Бродя среди парижан, Луи ощущал себя растворенным в толпе, будто он не владел никакими тайнами, не заведовал тайной полицией, не был свидетелем множества угроз и смертей. Хотя в это холодное зимнее утро ему следовало бы закончить допрос пойманных рабочих и перейти вплотную к делу Дюмурье, чтобы избежать худших последствий для республики.

Мысли о королеве выталкивали все другие. Он знал, чем закончится республика, когда королева покинет пределы Тампля и будет в безопасности среди роялистов, прусских и австрийских подданных. Европа воспрянет духом и задушит революцию в колыбели.

На улице Сен-Мартен Луи остановился, чтобы полюбоваться чистой лазурью неба, прикрыв глаза рукой от слепящего солнца. Раз в день он уделял внимание природе, ставшей вечной спутницей его внутреннего счастья. Летом он позволял себе выезжать за пределы Парижа, чтобы побыть среди деревьев с густой листвой, услышать звон маленького ручья.

– Гражданин! Тебя хотят убить! – вырвал его из раздумий женский голос.

Тюренн не сразу понял, кто и кого собирается убить. Молодая черноволосая девушка толкнула Луи и вытащила нож.

– Отойди, куртизанка! – пригрозил седоволосый широкоплечий мужчина с кинжалом в руках, преследовавший Тюренна.

Марил – а это была именно она – встала между Луи и неизвестным убийцей. Ее грозный взгляд смутил незнакомца. Девушка испугалась, услышав за спиной выстрел.

Убийца пошатнулся. Схватившись за грудь, он упал на холодную скользкую дорогу. Девушка в оцепенении следила за последними вздохами нападавшего. Хрипы умирающего затихли лишь спустя несколько минут.

Марил обернулась и увидела дымящийся пистолет в руках спасенного ею человека. Спокойный взор шефа тайной полиции удивил девушку.

– Теперь я вернул тебе долг, – пояснил Луи.

– Граждане, на моих глазах чуть не убили честного гражданина! – не растерялась Марил и объяснила свидетелям смерть пожилого человека. Девушке аплодировали, вскоре люди закричали приветствия смелой паре и республике. Луи потащил Марил подальше от свидетелей, в грязный угол, где никого не было, кроме бродячих кошек. К счастью, никто не пошел за ними.

– Я знаю тебя, и поверь, что Марат узнает о смелости своей подопечной, – сказал Луи, желая отблагодарить спасительницу.

– Тебе стоит опускать глаза, а не следить за облаками, – засмеялась черноволосая красавица, – и я знаю тебя. Ты гулял с Робеспьером у Сен-Клу. Ты всегда ходишь с ним.

– Хорошая у тебя память. В последний раз мы прогуливались за девять дней до штурма Тюильри. Зато я знаю о тебе все. Нищая крестьянка, которая перебралась в голодный Париж. Здесь ты встретила Марата, и вы сошлись взглядами. Потом ты стала его осведомительницей. Мне говорили о вас некоторые личности, но не подумай, что они предатели.

– Кто вы? Всевидящее око?

– Сочту за комплимент, – улыбнулся Луи. – Мне нужно торопиться. Благодарю тебя.

Она не ответила, только пристальным взглядом проводила его силуэт до угла.

После подобных потрясений Луи Тюренн давно научился сохранять хладнокровие. На него покушались многие агенты, включая д’Антрега, скрывающегося на родине Руссо. А после сентябрьских убийств удивить жертвами и казнями было уже невозможно никого – парижский народ перестал воспринимать все близко к сердцу. Дети с задором играли около гильотины и наблюдали за казнью врагов революции, показывали пальцами и дразнили несчастных. Кто-то грыз яблоки, когда с помоста лилась кровь, кто-то просто разговаривал о своих проблемах. Смерть превратилась в символ нынешних событий, вернее сказать – в обыденность.