– Стивен, привет, – это и правда мама. – Дело очень срочное. Я буду говорить быстро.

Я снял трубку, и это была первая в тот день ошибка. Но мне так хотелось услышать от неё забавную историю. Любую, но лучше всего о том, как редко молния попадает в людей. Обычно, когда я нервничаю, она рассказывает такие вот смешные штуки, и мы смеёмся над ними вместе. Мне так не хватает её смеха.

Мама продолжает:

– Все рейсы отменены из-за непогоды, у одной пассажирки истерика.

Сейчас мне не хочется слушать ни про какие срочные дела. Папы нет дома, он где-то там, на улице, в эпицентре бури. Электричество отключили. Да и вообще, я должен держаться подальше от всех электроприборов.

Мама продолжает:

– Так уж вышло, что эта пассажирка— наша новая соседка, которая пару месяцев назад переехала в развалюху на углу Овертон и Кавендиш. Перекупщик недвижимости, у неё ещё перед домом огромный мусорный контейнер. Надо, чтобы кто-то проведал её любимца.

Пш-ш, пш-ш.

Я делаю глубокий вдох и выдыхаю.

Хоть бы меня не убило током, хоть бы всё обошлось лёгким испугом. Папа всегда твердит, что в слове «ошибка» есть корень «шиб», означающий «бросок» или «удар», то есть «ошибиться» может значить «нанести удар мимо цели»; таким образом, «ошибка» – всего лишь промах, неточное попадание при ударе. И если хорошенько попрактиковать удар, то всё получится. Поэтому я считаю свои промахи и надеюсь на лучшее.

– Дом находится по адресу…

Пш-ш-ш.

– Овертон. Ключ под вторым горшком от двери. Она боится, Кинг съест…

Мама уже почти закончила объяснять, как вдруг…

ПШ-Ш!

Я роняю трубку.

– Ты обжёгся? – спрашивает Рене.

– Нет. Я просто отпустил её на всякий случай.

– А вот когда Аттила засунул язык в электрическую ловушку для мух, его что-то обожгло.

– Ничего меня не жгло. – Я не стал уточнять, зачем Аттила засунул язык в мухоловку. С него станется. Возможно, он сделал это ради искусства. Я поднимаю трубку и прислушиваюсь. Но мамы, конечно, уже не слышно. – Мне придётся снова выйти на улицу.

Где-то вдалеке раздаётся гул сирены. Пожар? Авария? Или в кого-то ударила молния из-за того, что он решил ответить на звонок?

Рене изучающе смотрит в окно кухни на ставшее пепельно-серым небо, которое отвечает очередным раскатом грома. Тогда она подбегает к двери, подпирает её спиной, расставляет ноги и широко разводит руки, перегородив мне путь.

– Не бросай нас одних!

Рене боится оставаться одна даже в хорошую погоду.

– Я должен покормить Кинга. Пойдём со мной. – Я подхожу ближе, но она не двигается с места.

– Кем бы ни был этот Кинг, он сможет подождать, пока гроза не кончится.

– Это наш новый клиент. – Она знает, как нам нужны клиенты. Папа делает угощения для собак. Он даже начал вязать для них свитера, чтобы помочь делу.

– Ну и что? – Рене закатывает глаза. – Ты не сможешь накормить собаку, если поджаришься до хрустящей корочки по дороге к ней.

Дом снова сотрясает раскат грома. Я вздрагиваю.

– Ты права. Пинг? Понг? Куда они запропастились?

– Я не знаю, но мне надо в туалет. У тебя фонарик есть?

– Внизу. На зарядке, рядом с папиным верстаком.

Дверь в подвал открыта. Мы заглядываем в тёмный коридор, в котором, конечно, даже окон нет.

– Ладно, – вздыхает Рене. – Там и схожу.

Она наощупь спускается и доходит до ванной, в которой ещё темнее.

– Я нашла фонарик, – слышу я вскоре и отхожу к огромному окну в гостиной, туда, где во время грозы лучше бы не стоять. Представьте, вдруг стекло разобьётся? Я заворожённо смотрю в окно. Должно быть, листья забили канализационные стоки, потому что по обочине течёт река. Дождь пощипывает лужи.

Мимо дома, рассекая воду, словно моторная лодка, несётся белый узкий грузовик с длинным козырьком. Выглядит странно, но я уже видел эту машину. На ней красуется надпись: «Бриллиантовый гипсокартон». Кажется, у нас тут многим нужны новые стены.

Рене кричит.

– Что? Что такое? – Я бросаюсь вниз в темноту.

Дверь в ванную резко открывается.

– Я нашла Пинга. – В тусклом луче фонарика я различаю подругу с трудом, но вижу что-то извивающееся в её руках. – Он прятался за унитазом, – фыркает Рене. – Я подумала, что это крыса.

Я смеюсь, она чихает.

– Будь здорова.

– Спасибо. Одолжи какую-нибудь толстовку, а?

– Конечно. – Я забираю у Рене фонарик и веду её в прачечную. Там долго роюсь в шкафу со старой одеждой, подсвечивая каждую стопку, пока не нахожу то, что нужно. По размеру подойдёт только красная кофта, которую четыре года назад мне купила бабушка. Спереди на ней написано: «Этот мальчик – гений». Я носил её не снимая.

Рене ловит кофту, которую я ей бросаю, и уходит в ванную, чтобы переодеться. Пинг бежит следом. В это время я снимаю мокрую футболку и натягиваю другую, тоже любимую. Из всех вещей, которые лежат в корзине, моей оказалась только она – тёмно-синяя с надписью: «Сохраняй спокойствие и выгуливай собак».

– А для девочек такие делают? – спрашивает Рене, выходя из ванной.

– Вроде, да. Точно знаю, что у них есть толстовка с надписью: «Маленькая принцесса».

– Пусть лучше будет: «Эта принцесса – гений».

– Тебе обе подойдут.

«Принцесса-гений» – это тоже про Рене. В свободное время она штудирует Википедию.

Мы идём в гостиную смотреть на шторм. Пинг бежит за нами. Когда очередная молния озаряет небо, я вижу знакомый силуэт на дорожке, которая ведёт к дому. Наконец-то! Папа дома.

Кажется, его несут не ноги, а куча мокрых крыс. Я бросаюсь к двери, а Пинг срывается с рук Рене. Он заливается лаем, как только приземляется на пол.

Дверь открывается. На пороге появляется папа.

– Я привёл йорков.

Как же они шумные!

Йорки больше похожи на массу лающих мокрых крыс. Комнату заполняет знакомый запах – затхлый и в то же время сладкий, с ноткой грязи. Мокрые собаки. Обожаю.

– Я подумал, что нельзя оставлять их одних, – говорит папа.

– Великие умы мыслят одинаково, – кивает Рене, пока Пинг обнюхивает одного из йорков.

Это едва не стало второй ошибкой за день. Йорки даже между собой не ладят, что уж говорить про Пинга и Понга.

– Где Понг? – спрашивает папа.

Я пожимаю плечами.

– Где-то в доме.

Собаки начинают отряхиваться. Папа вздыхает.

– Поможете обтереть этих ребят полотенцем?

– Конечно. – Я иду на кухню, где у нас шкаф для метёлок, тряпья и всего такого. Рене не отстаёт от меня ни на шаг. Клянусь, я чувствую её дыхание на своей шее. Дверь шкафа открыта настежь. Странно. Я отдаю фонарик Рене и тянусь к верхней полке за полотенцем

Вдруг что-то хлопает меня по ногам. Я отскакиваю назад и толкаю Рене.

– Понг!

Он в ответ лупит хвостом по полу. Рене поднимается с пола.

– Я в порядке. – Она светит фонариком в шкаф, и мы видим чёрно-белого пса, втиснувшегося между метлой и пылесосом.

– Понг, всё хорошо. Дома можно не бояться молний.

В луче света видно, как Понг открывает пасть, будто улыбаясь нам. Он смущён, но выходить по-прежнему не хочет.

Я снова протягиваю руку к верхней полке и стягиваю с неё кучу выцветших полотенец.

– Вот! – Я протягиваю несколько полотенец Рене, и мы возвращаемся в гостиную. Кидаю пару полотенец папе, и каждый из нас выбирает по собаке. Я обтираю Охотника, его имя написано на ошейнике. Все йорки названы по присказке про радугу, папе даже заказали для них разноцветные свитера. Миссис Ирвин, их хозяйка, – художница, как и мистер Ковальски. Раньше они оба работали в колледже Могавк.

– Кто здесь хорошая девочка? Это Рози хорошая девочка, – воркует Рене, обтирая другого йорка.

Ещё двое носятся по комнате, убегая от Пинга и оставляя мокрые следы на диване и ковре.

– После этого вторжения маму замучает аллергия, – качает головой папа, переходя с полотенцем к очередному пёсику. – Столько собачьей шерсти. Придётся, обработать все диваны и ковры паром.