Переиначивая слова Шатова, «просвещенные» люди века Достоевского рассуждали примерно так: «Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли должность первостепенную и важнейшую; так и будут исполнять до конца веков». Так думали в Европе и еще более в России. В нашем Отечестве, как неоднократно подчеркивал Федор Михайлович в «Дневнике писателя» и других работах, европейские заблуждения приобретали гипертрофированный вид. «На западе Дарвинова теория – гениальная гипотеза, а у нас давно уже аксиома», – писал он в 1876 году.
Целый ряд героев Достоевского выражают мысль писателя о том, что наука и техника без нравственного начала не в состоянии сделать человечество более сытым и счастливым. Вот, например, в романе «Идиот» есть герой, которого зовут Лукьян Тимофеевич Лебедев. Далеко не положительный герой. Часто бывает пьяненьким. Но его рассуждения (чаще всего в моменты, когда бывает пьяненьким) удивительно интересны. Особенно с учетом того, что этот герой значится как знаток книги Апокалипсиса. Вот в одном из разговоров с участием Лукьяна Тимофеевича затрагивается вопрос о железных дорогах (события романа происходят в 60-е годы XIX века, когда и в России, и во всем мире начинается бурное развитие железнодорожного транспорта).
Железные дороги Лебедев называет олицетворением, «картиной, выражением художественным» человеческих надежд на то, что наука и техника накормят человечество и сделают его счастливым. Как говорит Лебедев, железные дороги «спешат, гремят, стучат и торопятся для счастия, говорят, человечества! „Слишком шумно и промышленно становится в человечестве, мало спокойствия духовного", жалуется один удалившийся мыслитель. „Пусть, но стук телег, подвозящих хлеб голодному человечеству, может быть, лучше спокойствия духовного", отвечает тому победительно другой, разъезжающий повсеместно мыслитель, и уходит от него с тщеславием. Не верю я, гнусный Лебедев, телегам, подвозящим хлеб человечеству! Ибо телеги, подвозящие хлеб всему человечеству, без нравственного основания поступку, могут прехладнокровно исключить из наслаждения подвозимым значительную часть человечества, что уже и было…» И далее продолжение разговора: «„Эти телеги-то могут прехладнокровно исключить?" – подхватил кто-то. „Что уже и было", – подтвердил Лебедев». Уже после выхода в свет романа «Идиот» было бесчисленное количество случаев, когда «телеги переставали подвозить хлеб человечеству».
«Телеги с хлебом» и сегодня доходят далеко не до всех. И это следует понимать не аллегорически, а буквально. Значительная часть населения Земли, несмотря на впечатляющие достижения науки и техники, продолжает голодать, как она голодала во времена Достоевского. Вот, летом 2019 года вышел очередной доклад ООН «Состояние продовольственной безопасности». Из него мы узнаем, что число голодающих последние три года росло и составило 821 миллион человек. Это более 10 % общей численности населения на Земле. Плюс к этому 2 миллиарда человек едят некачественную пищу или недоедают. Это еще более четверти всего населения планеты.
На началах науки и разума народ устроиться не может
Очевидно, что Достоевский был против подобных воззрений (о первостепенной и важнейшей роли разума и науки в жизни народов). Этим его протестом наполнены все произведения писателя. Вот что, например, писал Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 год: «Все эти европейские высшие учители наши, свет и надежда наша, все эти Милли, Дарвины и Штраусы преудивительно смотрят иногда на нравственные обязанности современного человека.
Дай всем этим учителям полную возможность разрушить старое общество и построить заново – то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое и бесчеловечное, что все здание рухнет, под проклятиями человечества, прежде чем будет завершено. Одна из современных фальшей»[8].
И вот заявление Ивана Шатова о том, что «ни один народ еще не устраивался на началах науки и разума», прозвучало как гром среди ясного неба. Это был вызов «образованной» публике России, которая в романе «Бесы» была представлена Степаном Трофимовичем Верховенским, Варварой Петровной Ставрогиной, семейством фон Лембке (губернатор и его жена), Семеном Егоровичем Кармазиновым. Не лишены некоторых упований на науку и разум также некоторые из тех героев романа, которые относятся к «бесам».
И вот Шатов как бы встряхивает Николая Верховенского, напоминает ему азбучную истину: «Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающею и господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Эта сила есть сила неутолимого желания дойти до конца и в то же время конец отрицающая. Это есть сила беспрерывного и неустанного подтверждения своего бытия и отрицания смерти. Дух жизни, как говорит писание, „реки воды живой“, иссякновением которых так угрожает Апокалипсис. Начало эстетическое, как говорят философы, начало нравственное, как отождествляют они же. „Искание Бога“, как называю я всего проще».
Да, конечно, Шатов не богослов и даже не церковный человек, он ищущий, мятущийся, пока еще агностик. Но сердце ему подсказывает, что надо «искать Бога» и что наука и разум не могут заменить человеку Бога. Он рассуждает «от обратного», говорит, где Бога не надо искать.
Очень жестко о науке говорит в романе «Братья Карамазовы» Великий инквизитор. Он считает, что слабое и слепое человечество, не умеющее пользоваться свободой, будет пытаться полагаться на свой разум и науку. И они (разум и наука) заведут слепое человечество в окончательный тупик: «Свобода, свободный ум и наука заведут их (людей. – В. К.) в такие дебри и поставят перед такими чудами и неразрешенными тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные и несчастные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: „Да, вы были правы, вы одни владели тайной Его (Духа, искушавшего Христа в пустыне. – В. К.), и мы возвращаемся к вам: спасите нас от себя самих"».
О полунауке и полуинтеллигентах
Наука, как правильно замечает Шатов, не может определить, где добро, а где зло. Особо он обрушивается на так называемую «полунауку», которая может увести человека окончательно в болото и уничтожить: «Никогда разум не в силах был определить зло и добро, или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, не известный до нынешнего столетия. Полунаука – это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым все преклонилось с любовью и суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему». Итак, полунаука стала богом «просвещенного» человечества, причем деспотическим. Этот бог дает такие способы разрешения человеческих проблем, которые герой Достоевского назвал «кулачными». Он также обратил внимание на то, что даже настоящая наука стала пасовать перед полунаукой. Как пример: наука второй половины XIX века не смогла дать должного отпора дарвинизму (который можно назвать не только полунаукой, но даже лженаукой) и в ХХ веке он захватил все так называемые «храмы науки» (университеты, с кафедр которых стала преподаваться теория эволюции и учение о происхождении человека от обезьяны).
На мысль Достоевского о полунауке в романе «Бесы» обратил внимание русский философ Иван Ильин. Представителем такой полунауки, как отмечает Ильин, является полуинтеллигент, который посмеивается над религией и слепо верит в науку и технику: «Полуинтеллигент есть человек весьма типичный для нашего времени. Он не имеет законченного образования, но наслушался и начитался достаточно, чтобы импонировать другим „умственною словесностью". В сущности, он не знает и не имеет ничего, но отнюдь не знает, где кончаются его знание и умение. Он не имеет своих мыслей, но застращивает себя и других чужими штампованными формулами; а когда он пытается высказать что-нибудь самостоятельное, то сразу обнаруживает свое убожество. Сложность и утонченность мира, как Предмета, совершенно недоступна ему: для него все просто, все доступно, все решается сплеча и с апломбом. Главный орган его – это чувственное восприятие, обработанное плоским рассудком. Духа он не ведает; над религией посмеивается; в совесть не верит; честность есть для него „понятие относительное". Зато он верит в технику, в силу лжи и интриги, в позволенность порока»[9].