Несмотря на холод, обе женщины стояли на крыльце детского сада, когда Кнут въехал на автомобиле губернаторской службы на пешеходную дорожку. Строго говоря, это было против правил, и Кнут кинул быстрый взгляд в сторону офиса «Свальбардпостен». Все знали, что редактор местной газетенки нередко стоял за шторами у окна, обращенного к площади, и высматривал, о чем бы написать саркастичную заметку. Но в окне было темно.

Кнут вышел из машины. Сразу стало понятно, кто из двух женщин – мать пропавшего ребенка. Ее глаза под меховой оторочкой капюшона покраснели от слез.

– Никаких новостей?

– Нет, ничего, – ответила та, что была повыше, заведующая. Кнут не мог вспомнить, что бы видел ее раньше, но понимал, что иначе и быть не могло. Лонгиер – городок маленький, меньше двух тысяч жителей.

Она протянула ему руку с еле заметной улыбкой.

– Ингрид Эриксен. Мы не знакомы, но я, конечно, знаю, кто вы.

Кнут открыл двери авто, и заведующая запрыгнула в кресло рядом с водителем. Она казалась настроенной более оптимистично, чем по телефону. А Туна Ульсен сжалась на заднем сиденье, едва отвечая на вопросы Кнута.

– Когда вы видели Эллу в последний раз? Вы помните?

Она всхлипнула.

– Около двух, когда дети вернулись с прогулки.

– Вы говорили с ней? Она сказала что-нибудь о том, что отец хочет ее забрать?

– Не-ет, мы просто обнялись. У нее были ледяные щеки и шапочка вся в снегу. Я спросила ее, где она так извозилась, но она не ответила, сразу убежала в игровую старшей группы.

В разговор встряла заведующая:

– Она зашла в помещение очень поздно, на десять минут позже остальных, самой последней. Я искала ее даже с внешней стороны садика. Это странно, но…

Она искоса взглянула на перепуганное лицо Туны и решила пока не рассказывать полицейскому о загадочных кратковременных исчезновениях некоторых детей, происходивших в последние недели.

Кнут снова призрел правила и поехал вниз по пешеходной дорожке, вырулив у свежепостроенного отеля «Полар». Вдоль обочин им несколько раз попадались туристы, одетые в толстые зимние комбинезоны или пуховики. Но приезжие не отваживались заходить далеко, и по пути в Бломюру, где жило семейство Ульсен, прохожих им больше не встретилось. Несмотря на то что стояла полярная ночь и солнце не поднималось над горизонтом, было довольно светло – над ледниками повисло сонное голубоватое свечение. Машина ехала с включенным ближним светом, и сугробы на обочинах отбрасывали на снег резкие черные тени. На деле в свете фар было видно даже хуже, чем без них.

– Вы ведь не думаете, что кто-то… – Ингрид Эриксен еле слышно обратилась к Кнуту, голос ее почти тонул в шуме мотора. – Это же немыслимо, чтобы люди с подобной ориентацией приезжали к нам в Лонгиер без ведома властей?

Кнут покачал головой.

– Администрация не собирает досье на всех, прибывающих на Шпицберген. Вы что, и правда в это верите?

– Да чего только не прочтешь в газетах – и начинаешь переживать. Но они, небось, многое присочиняют. К тому же такие вещи происходят в основном на материке, не у нас.

Заведующая поспешно оглянулась. Но Туна не следила за их беседой. Она сидела, нахмурив брови, погруженная в собственные мысли.

Кнут ехал вдоль длинного ряда небольших коттеджей по улице 230, где обитал Стейнар Ульсен с семьей. Их дом был крайним справа.

– Его машины нет, – воскликнула Туна Ульсен, оглядывая окрестности через опущенное боковое стекло.

Рядом с сарайчиком, торчавшим между коттеджами, располагалась небольшая площадка для парковки машин. Кнут обернулся и увидел снегоход, но машины не было.

– Он обычно здесь паркуется? Гаража у вас нет?

Туна покачала головой и подняла глаза на окна второго этажа.

– И в гостиной темно.

Заведующая с тревогой посмотрела на Кнута.

– Он не подошел к телефону, ни к домашнему, ни к мобильному. Кто знает, в каком он состоянии.

Не успел Кнут что-либо ответить, как Туна Ульсен выскочила из машины и бросилась к крыльцу. Входная дверь оказалась не заперта, и Туна исчезла внутри.

Они остались стоять у машины, пытаясь услышать голоса и прочие признаки жизни из-за двери. Но из дома не доносилось ни звука.

– Наверное, надо войти.

Кнут в два прыжка взлетел вверх по ступенькам и дальше, на второй этаж.

Туна Ульсен вбежала в гостиную не разуваясь. Снег с ее сапог таял, образуя на полу крохотные лужицы. Она посмотрела за диваном, вернулась на кухню, сбежала вниз по лестнице и распахнула двери в спальни. Обе они были пусты. На кроватях валялась одежда и прочие мелочи: расческа, махровое полотенце. Все как с утра, когда они с дочерью второпях собирались в детский сад. Заведующая осталась на втором этаже, а Кнут ходил за Туной, пытаясь уследить за ее паническими поисками. В конце концов и ей пришлось признать, что дома никого не было. Она медленно поднялась по лестнице и замерла посреди гостиной.

– Вы говорили с ним утром?

– Нет, но я и без того знала, что он собирался ехать в Седьмую шахту. У них там проблемы с добычей.

– Он не сказал ничего необычного, прежде чем уехал?

– Нет. Мы с Эллой ушли до того, как он проснулся. Он проспал. А я не стала его будить.

Туна Ульсен сердито отвела взгляд.

– Но вы заметили какие-либо приметы того, что он заезжал домой с Эллой после того, как, возможно, забрал ее из садика?

– Нет, но… я не особо обращала внимание на то, как тут все было, когда мы уходили. Мы же тут живем, сами понимаете. Вещи те же, что и всегда. Ее одежда… Нет, не знаю даже.

И все же в маленькой детской что-то было не совсем так, как раньше. Но Туна не могла вспомнить, что именно. Из ее груди вырвался отчаянный всхлип. Она была совершенно уверена, что Элла вместе с отцом, что они дома. Единственное, чего она боялась, это что он снова пьян и вчерашний скандал продолжится.

Она повернулась и пошла на кухню, где у стола стояла заведующая.

– Они могли заехать домой. – Туна опустилась на стул. – Кажется, с утра здесь этого не было. Во всяком случае, кто-то ел бутерброды после того, как мы ушли.

Кнут осмотрел кухню. На столе он увидел упаковки с колбасой и паштетом, недоеденный бутерброд и стакан с остатками молока.

– Вы уверены, что этого не было, когда вы уходили из дому?

Туна Ульсен сидела, закрыв лицо руками.

– Да, по-моему… к тому же Стейнар не пьет молоко. – Она тихонько простонала. – Что он наделал? Куда он ее увез? О, если я ее снова увижу, я никогда больше не буду его пилить. Но что об этом говорить, когда они не дома? Что нам делать? Мы можем передать сообщение по радио?

Ингрид Эриксен подошла и положила руку на ее плечо.

– В этом нет твоей вины, Туна. Выбрось это из головы!

– Возможно, вам следует написать заявление в полицию, – предложил Кнут. – Но сначала мы должны поискать там, куда ваш муж мог ее увезти. Они могут быть в кафе «Горняк» или в «Кабачке»? Или заехать к кому-то из друзей?

Все возможные мрачные мысли были отброшены, задвинуты подальше. Лучше всего говорить спокойно, чтобы не доводить до истерики мать. Кнут повернулся к заведующей.

– Вы не могли бы нам немного помочь? Позвонить в кафе и спросить, не заходил ли к ним Стейнар Ульсен с дочерью. А мы с Туной пока составим список друзей.

Анна Лиза Исаксен, с нового года исполняющая обязанности губернатора, как раз закончила ужинать, когда позвонил Кнут. Она растянулась на диване с чашкой кофе в пределах досягаемости на низком невзрачном столике из желтой сосны. Слишком многие квартиры в Лонгиере были обставлены подобной мебелью. Разумеется, никто не запрещал купить на материке другую, более современную, и переправить на остров за свой счет. Но это обошлось бы почти вдвое дороже, и большинство из тех, кто приезжал на Шпицберген, оставляли все как есть. Сосновая мебель была в целом ничего, долговечная и практичная. К тому же никто не переезжал сюда навсегда. Контракты, как правило, заключались на два – четыре года.