– Как говорил древний чудостряпник и волшебник Амаяк Акопян, главное – в конце фокуса дунуть! А то, если не дунуть, чуда не произойдёт! – Кот торжественно поднял лапу с горящим когтем.

– Амаяк Акопян? А кто это? – спросил Загрибука.

– Да пёс его знает! – ответил кот.

– Никакого Акопяна я не знаю! – попытался оттявкаться по-собачачьи Грызлик из глуши Леса, но на него не обратили внимания.

– Только уговор. Раз затеяли всё это вместе, то и отвечать так же. Каждому по сачку и на охоту. – Дример обвёл присутствующих тяжёлым взглядом: – Чует моя щетина, тут на всех бабочек хватит, забегаешься!

– О чём ррречь, начальник! – Башкирский Кот выхватил самокрутку из рук Дримера и лихо прикурил.

Запашок пошёл подозрительно сладкий и дорогой.

– «Джанфранко Ферре», не иначе! – Кот оглядел папиросу со всех сторон, замерцал в воздухе и, принюхавшись, с отчаянным «Ыть!» сунул в пасть. Глубоко затянулся. – Оглы-бюль-бюль! – выдавил он сдавленно и протянул предмет искушения Слиперу.

Тот секунду смотрел на Башкирца, но котяра не падал и даже не растворялся в воздухе, как обычно бывало. Только его башкирские глазищи стали бордовыми и слегка растаращились.

– Триетить мои кроссовки! – вздохнул Слипер и отправил порцию дыма в себя.

Следующим по очереди оказался Загрибука. Тот, трясясь до родовых коликов, взял трижды-чтоб-её папиросу, зажмурился и с видом севастопольского моряка, бросающегося на вражескую амбразуру, одним быстрым движением запихал её в рот. Он натужно посипел ею, заполнив лёгкие парфюмерным ароматом, и тута же присел на земельку.

Дример последним взял спокойно окурок, деловито и не спеша послюнявил его, зажал в губах, зацедил оставшуюся часть сизого дыма. После чего бросил под ноги обгорелый листик и затоптал.

– Береги природу, мать твою! – мудро изрёк Дример, а затем обвёл взглядом компанию: – Ну шо? Все живы?

– Надолго ли… – тихо ответил Загрибука.

– Не вибрируйте, коллега. – Башкирский Кот участливо положил лапу Загрибуке на плечо и мило улыбнулся, словно коварная нянечка в детском садике. – Не пейджерите за напрасную! Мужество есть неотъемлемая часть любого научного эксперимента. Сейчас мы, закончив одноместное топтание мозгами, семимильными парсеками унесёмся в широкие дали пространств необозримого мышления! И там, познав абсолютную свободу идейного максимализма, мы найдём ответы на те вопросы, кои народы всех земель испокон веков задавали друг другу, светя своим собратьям на допросе в лицо яркой лампочкой!

– Я пока ничего не понимаю, – неуверенно ответил Загрибука.

– Именно с этого утверждения и начинались все известные мне допросы за всю историю Всея Сангхи! – Башкирец почесал полосатые бока, закрыл глаза и внезапно завалился в мох.

– Будем ждать, – Дример подстелил свитерюжную кенгурятину и сел, прислонившись спиной к дереву.

Соучастники этого псевдошаманского колоброда расположились рядом и стали вдумчиво следить за тем, что происходит у них внутри. Глаза понемногу стали слипаться, и прошло не так уж много времени, как все они потихоньку уснули. Загрибука ёрзал, сучил лапками и повизгивал, свернувшись в клубочек, зарывая себя понемногу в землю вращением вокруг собственной оси. Слипер молча спал на боку, уютно подложив под голову согнутые в локтях руки и поджав к животу коленки в оранжевых штанах. Дример так и уснул, сидя у дерева, и лишь недовольно что-то ворчал во сне утробным баском. А Башкирский Кот и вовсе завалился на спину, раскидав лапы, и победоносно храпел, сотрясая удмуртским горловым хрипением нижние ветки дерева. Кругом было тихо, и только листья шуршали лёгким ветерком в верхних этажах Леса. В этой тиши Зверогёрл незаметно соскользнула сверху. Она опустила грязные пятки на землю, воровато оглянулась, заметила окурок, подняла его, понюхала.

– Ва-а-ау! – И без того огромные глаза Зверогёрлы округлились до пугающего размера. – Шарма-а-ан! Надо бы Грызлику обнюхать дать, он и отгавкается, чаво енто там намешано! А и вообще, надо бы у этих тупиц Эников ещё такой же травки стырить! О! Шарман!

Она подхватила «бычок», зажала его в ручонках с обгрызенными ногтями, свирепо зыркнула по сторонам и взлетела по стволу вверх, сверкая пятками.

– Шарман! Шарма-а-а-ан! – исчезал вдали её хриплый голос, когда в Лесу вдруг стремительно стало темнеть. Чёрные тучи совсем сгустились над поляной Эников и нашими четырьмя естествоиспытателями. Бронходилататор Муколитический, закряхтев, посмотрел на природный потолок, да так и подавился своим кашлем. Там, в вышине, посреди непроглядных лохматых облаков, стала образовываться воронка. Из неё вниз протянулся винтом неприятно подрагивающий хвостик. Кашлючая тварь заверещала:

– Чтоб мои глаза антилопнули! Дык это ж Страстная Напасть! – Муколитический Бронходилататор бросился с невиданной прытью сквозь чащу, отхаркивая крепкие выражения. Лопа с Антилопой переглянулись и, не сговариваясь, сиганули вслед. И как это часто бывало, они тут же нечаянно столкнулись, будучи очень рассеянными и безалаберными. А далее, как всегда, произошла короткая вспышка света, и парочка исчезла во взаимной аннигиляции до своего следующего внезапного появления. И даже Тютельки, почуяв неладное, попрыгали друг в друга, затаившись в колыхастом одеяле самого-что-ни-на-есть буддистского бардо.

Жители Леса в ужасе разбегались кто куда, подальше от растущего небесного хвоста нападающей Страстной Напасти. Небесная же ежежуть гудела, что твой соседский вентилятор, и бычилась, набухая в вышине чёрным пузырём гудроновой жевачки. И только четверо известных нам персонажей продолжали мирно спать под деревом, погружаясь своей точкой сборки всё глубже в лиловый туман.

– А – Я – ЩЩЩЩЩАЗ! – чихнула молния из небесной воронки, и всё погрузилось во тьму.

Что тебе снится, Крейсероврора, в час, когда Му так встаёт?..

И приснился Дримеру сон-про-не-сон. Пронесло его в странных клетчатых трениках с подтяжками и пропеллером над крышами чумазого транзитного поезда и брякнуло прям внутрь на нижнюю полку последнего, плацкартного во всех отношениях, вагона, который шёл себе, подпрыгивая на неровностях советской железной дороги, куда-то по своим собачьим делам из Калинина в Тверь. А брякнувшись туда, неожиданно увидал Дример, что напротив него за откидным столиком сидит та самая таинственная и никем не виданная, мистическая до печёнок Укладчица Номер Четыре, чудн[о]е и нарицательное имя которой стоит на бумажке, вложенной в каждый пакет с ж/д бельём в каждом поезде, которые многопятковыми топоногами как бежали, так и бегут по необъятной и напрочь светлой Руси, развозя туды и сюды её напрочь тёмных во всех отношениях жителей.

Автограф? Будьте любезны!

Авосия Батьковна Заворотник, друзьями нежно именуемая просто Авоськой, в народе всесоюзно известная как Укладчица № 4, на которую годами сыпались проклятия советских путешественников, укладывающихся спать на свою полку и разворачивающих ею прилежно покладенные в пакет рваные и сырые наволочку, простыню и пододеяльник. Понятно, что за такой сервис многие туристы откровенно мстили, попросту клептоманя полотенце, которое также входило в спальный боекомплект. Никто из вышеупомянутых советских пассажиров никогда в глаза не видел эту самую Укладчицу № 4, и Дример не очень сейчас понимал, а так ли ему повезло, что он первым нежданно встретил таинственную и мистическую гражданочку – личность, годами остававшуюся для всех в статусе «совершенно секретно», под грифом «личные материалы Ка-Гэ-Бэ», в положении «инкогнито», али, как попросту в народу говорят, «а какое ваше собачье грызлячее дело?!».

«Тёмная-претёмная личность!» – перво-наперво подумал Дример, уставившись на Укладчицу Номер Четыре, даже не удивившись, откуда он знает всё то, что написано мной в первом абзаце этой главы. Четвёртая Укладчица покоилась у окошечка в форменном пиджмаке и в такой же оформленной юбке, на голове её в свою очередь упокоился витой тюрбан крашеных стрептоцидом волос, то там, то сям уколотый многочисленными заколками. Нос у неё был цвета свёклы и напоминал позднюю белорусскую картошку. Уши врастопырку. Глаза – полинявшие и усталые от жизни. Она хрустнула сушкой и хлюпнула чаем из стакана тонкого стекла в подстаканнике из нержавейки. За окном хихикнул Мудод, но его тут же снесло с диким воплем турбулентностью куда-то вдоль поезда назад, в плохо проглядываемую тьму.