Господи, надеюсь для разработчиков этого приложения есть отдельное облако на небесах! Потому что так выручает! Вот не в курсе, где я, но есть локация! И, оказывается, есть машины неподалеку! И одна уже спешит ко мне.

Счастье какое, Господи!

Я повалилась на сиденье и закрыла глаза, наконец-то немного расслабляясь.

Пытаясь прийти в себя.

Взгляд опять упал на запястья с четкими, уже синеющими отпечатками пальцев.

Проклятый Носорог! Совсем не рассчитывал силу. Хотя, в тот момент я не чувствовала боли. Совсем. Даже испытывала какое-то иррациональное удовольствие от своей скованности, невозможности сопротивляться. Болезненное, такое сладкое удовольствие от подчинения.

Даже сейчас, вырвавшись от своего ночного мучителя, при одном только воспоминании о том, что он вытворял со мной, ноги сводило томной судорогой.

И ведь не хочу. И ведь страшно, по-прежнему дико страшно. А вот ничего с такой глупой реакцией тела поделать не могу. И этой ночью не могла.

А он понял, сразу все понял, скот.

Гнал, как сумасшедший, глаз с дороги прищуренных не сводил. И руку с моей ноги убирал только в крайних случаях. Словно придерживал, не давая ни секунды передышки. Чтоб прийти в себя. Опомниться. Запротестовать.

Хотя я очень сильно сомневаюсь, что мои протесты были бы услышаны. Уж явно не после произошедшего в лифте.

Тут мелькнула мысль, от которой пот прошиб холодный. Камеры. Мама моя! Камеры же везде! И в лифте тоже! Значит, охрана… Охранники! Они же все в реальном времени видели! В лифте! И потом, на подземной стоянке!

Я усилием подавила рукотрясение и подступившие слезы.

Вот и все, Полина. Если до этого ты еще сомневалась, увольняться, или нет, планируя посмотреть недельку, и, если Носорог не будет вспоминать, обращать внимание, то и можно дальше работать… То теперь точно все. Точно.

Потому что все сотрудники… Да я же теперь и в здание зайти не смогу!

Я согнулась, закрыла лицо руками, удерживая всхлипы.

– Девушка, вам плохо?

Голос водителя доходил с трудом. Плохо? Плохо??? Это не называется «плохо»! Это называется тем самым словом, которое я не употребляла до этого дня даже мысленно. До встречи с Носорогом в лифте.

– Да, мне плохо, – прохрипела я сквозь пальцы, – мне пиздец, как плохо…

– В аптеку? В больницу?

Как хорошо, когда рядом конкретный мужчина. Главное, чтоб не слишком конкретный…

– Нет, спасибо. Скоро доедем?

– Да, пять минут.

Я отняла руки от лица, вытерла выступившие слезы. Хватит. Сейчас домой надо. Там Ленка. Она меня в таком состоянии не видела еще. Даже на похоронах родителей. Там я собралась, нажралась таблеток и выдержала. Потому что Ленка. Она одна у меня. И я у нее. Хоть и дурочка она, конечно, бедовая. Но родная. А тогда еще и соплячка совсем была. Да и теперь… Не сильно умная.

Надо хоть в чем-то ей пример подавать. До этой ночи я справлялась. Худо-бедно. А теперь вот.

Проклятый, проклятый Носорог!

Полностью оправдывающий свое прозвище.

В самом деле, как носорог попер, не остановить, не упросить, даже слова не сказать поперек!

Просто не слушает! Просто не обращает внимания!

А ведь я пыталась! Точно, вспомнила!

В самом начале, только приехали когда к этому его особняку. Я вышла из машины, глотнула свежего, не отравленного его ядовитым дурманом воздуха, и пришла в себя. И шаг назад сделала. Как там, на стоянке. И сказать хотела что-то. Попросить.

Но он увидел и предупредил мои возможные движения.

Просто опять сгреб меня своими ручищами и поцеловал. Так, что ноги отнялись мгновенно! Подхватил и занес в дом, так и не отрываясь от моих губ.

И сразу же усадил верхом на какую-то высокую тумбу в большущем холле, раздинул ноги, треснула юбка, зарычал, оглядывая меня, одуревшую от его напора, темными жестокими глазами, а затем…

Затем все понеслось бешеной свистопляской, милостиво оставляя в памяти только обрывки картинок.

Треск нижнего белья, жесткий захват по талии, рывок. Боль. Внутри. Сильная, такая острая, что непроизвольно выгнулась спина, мучительно и ломко. Я вскрикнула, стиснула пальцы на плечах. На удивление, он притормозил, опять впился в мое лицо темным взглядом:

– Только не говори, что ты целка, бля!

Я не смогла ничего сказать, только головой помотала отрицательно. Нет. Не девочка. Просто давно не было никого. И это можно было бы спросить, прежде чем с такой силой загонять в меня член.

Да и вообще, моего разрешения можно было бы спросить… Но это не про Пашу Носорога.

Удостоверившись, что не первый, что это просто я такая маленькая там, тесная, он хмыкнул, сжал еще сильнее, до синяков, и жестко двинулся, выходя и опять впечатываясь на всю длину. А я опять вскрикнула. Потому что больно. Очень больно. И страшно. И жарко. И душно. И воздуха нет, совсем нет! Он не дает мне дышать, без конца целуя, измучивая, двигаясь все так же грубо и жестоко, хотя уже легче, потому что скользит, потому что тело выдает реакцию, несмотря на всю дикость ситуации. Телу нравится его запах, дикий, самцовый запах возбуждения, телу нравятся его движения, его хватка, его жестокость. Глупое, глупое тело! Не слушает никаких воплей мозга, заглушает их мощной порцией эндорфинов, заставляя заткнуться, получив вкусненькое.

И я подаюсь уже вперед, в его руки, сама подаюсь, и в глаза смотрю, и ногти по шее мощной, так сильно, что следы остаются. И мозгу это нравится. Потому что Паше наверняка больно. И это хорошо. Это плата за мою первую, жесткую боль при проникновении. И ногами обхват сильный и собственнический, и стон сквозь зубы, ему в рот, и за нижнюю губу тоже жестко цапнуть, до крови, слизнуть и улыбнуться. И глаза в глаза. И умереть за секунду до него. Разорваться на тысячи частей. Крича и содрогаясь.

И сквозь тяжесть получившего свое тела, хриплый шепот:

– Нихера себе… Вот это да… А ну пошли в постель…

Он рывком вышел из меня, подхватил под попу, так и не опуская на пол, опять поцеловал жадно, я с наслаждением слизала кровь с прокушенной губы, и понес в глубь дома.

Опять целуя по пути, опять заводясь, стискивая все сильнее.

Надо ли говорить, что до кровати мы добрались не сразу? Надо ли говорить, что я окончательно отключила такую ненужную мне этой ночью мыслительную функцию?

Потому что все происходило не по моей инициативе. Но уже по моему желанию. И смысла думать не было. Никакого.

Мы не разговаривали. Абсолютно. Кроме тех грязных словечек, которые он употреблял, командуя в постели. Кроме моего сначала еле слышного шепота, становящихся все громче стонов, прерывистых вздохов. Я, оказывается, очень шумная, когда распаляюсь. Я и не знала. И отвязная. Потому что не противилась ничему. Он хотел, я соглашалась. Хотя в тот момент уже понимала на каком-то глубинном уровне, что могу и отказаться. Переключить на другое. Но не хотела. Мне все нравилось. И руки, припечатанные тяжелой жесткой ладонью над головой, и жестокие шлепки по нежной коже, и грубые перехваты запястий и прикусывания плеч… Все, вот все, что он делал со мной. Зверь. Мучитель. Носорог, блин.

Теперь, сидя в такси, неподвластная его тяжелому влиянию, я понимала, что это просто такая защитная реакция. На насилие. На жестокость. На грубость. Опять же, из глубин веков пришедшая, атавизм. Да, мама, я знаю, что я плохая девочка, прошу, отвернись, не смотри на меня. И надеюсь, что ночью ты тоже не смотрела. Очень на это надеюсь.

Я вышла из машины и прошлепала в подъезд.

И, глядя в хитрые глаза сестры, которая и в самом деле уже проснулась и ждала меня с кружкой кофе и очень понимающим выражением лица, я только вздох подавила.

Носорог швырнул бумаги в угол, хотя очень сильно хотел в другое место. Например, в испуганную рожу финдиректора.

Но сдержался. Чего-то он слишком много сдерживается в последнее время. Зато потом срывается. И только пострадавших по углам собирай… Ошметками…