Я чуть не поперхнулась от неожиданного вопроса.
– Я суицидник, – как ни в чём не бывало сказал Джеймс.
Я опустила глаза.
– Ты тоже? – вырвалось у меня.
– Да, у меня были проблемы в школе и с родителями. Я гей!
Этот парень умеет удивлять, пронеслось в моей голове, мы знакомы-то всего несколько минут.
– Зачем ты мне это всё рассказываешь? – спросила я.
– Просто ты мне сразу понравилась, – Джеймс посмотрел мне прямо в глаза и добавил, – вызываешь доверие.
– Даже не знаю, что на это ответить, – улыбнулась я.
– Могу продолжить свою душещипательную историю.
– Ну давай, – мне стало интересно, кто и как ещё сюда попадал.
– Как я уже сказал, я гей, жил в штате Техас в небольшом захолустье. Ходил в школу, школа как школа, старался не выделяться поведением, сейчас поймёшь, почему. Родители – отпетые христиане и консерваторы. Вообще, этот замшелый городишко был весь пропитан, как любил повторять пастырь, девственным духом, святостью. Мы жили в некоей изоляции от обычного современного мира, этакая коммуна, со своими устоями, правилами. И попробуй только посягнуть хотя бы на какой-нибудь из этих пунктов, расплата не заставит себя долго ждать. Распнут и даже глазом не моргнут. Я не рассказывал предкам о своих увлечениях: они бы, во-первых, не поняли, а во-вторых, просто не приняли.
Знаешь, есть такая группа людей, которые думают, что гомосексуализм – это болезнь, и от неё нужно лечить лекарствами. Вот мои родители были как раз из такой группы, в особенности отец. Помню, как-то раз мы вместе с ним смотрели по телевизору одну передачу, так отцу ведущий не понравился, и он выругался, сказав: «Слава Богу, что мой мальчик здоровый и нормальный, а то задушил бы своими руками». Вот так.
Тяжело, когда осознаёшь, что есть мир, где все спокойно относятся к твоему выбору жизни, и есть дом, где ты любишь родителей, но ничего не можешь им рассказать.
– А ты пытался?
– Отец, он ненавидел геев, понимаешь. Любая тема, любой намёк, что он мог «родить нездорового сына», и всё, это удар. Как на него будут смотреть соседи и знакомые? Хоть и приняли закон, и во многих штатах к однополой любви относятся нормально, есть городишки, как мой, где вроде все законы соблюдают и всё хорошо, но на самом деле, если узнают, что ты не такой как все – могут запросто покалечить.
– А сбежать? Это, конечно, не выход, но всё же.
– Мама болела, не хотел её оставлять одну. Мне кажется, что она бы поняла и приняла бы меня.
– Так почему ты ей-то не рассказал? Может, она бы подготовила отца.
– Не успел. Я не осуждаю свой город. Для всего нужно время. Сначала большинству людей не нравятся перемены, но потом они приспосабливаются к ним.
– Ничего не понимаю, ты любил маму так, что даже не хотел оставлять одну. Но всё-таки покончил с собой.
– Сейчас подробно расскажу. Как ты, я надеюсь, поняла, в моём городе геев считали психически больными людьми.
К нам в школу перевёлся новенький парень из Нового Орлеана, в принципе, симпатичный, девчонки его сразу же заценили. Мы ходили с ним на одни и те же предметы, ну и как-то начали потихоньку общаться, сначала о предметах, потом уже на фильмы и музыку перешли, обменивались личными интересами. До того момента, когда пришел Кёртис, так звали новенького, даже ещё ранее, я был, можно сказать, заводилой, свои друзья, подруги, а потом…
Нет, я не стал совсем изгоем, просто со мной мои старые друзья уже перестали разговаривать.
– Я не совсем понимаю, о чём ты? – перебила я парня. Кажется, Джеймс ушёл далеко в свои мысли и воспоминания, они путались у него в голове, поэтому рассказ получался каким-то сбивчивым.
– Прости, просто кажется, что это было лет двести тому назад, – Джеймс улыбнулся и объяснил, – в любой школе есть качки-спортсмены и просто заводилы, я относился, скорее, ко второй группе. Были и друзей куча, и своего рода авторитет, я участвовал в различных конкурсах, вёл эти конкурсы, был активистом. Не особо люблю футбол, вот и с физкультурой у меня не задалось, точнее, с тренером и командой. У нас был нападающий – Майк, типичный спортсмен, тупой и… тупой. У него была девушка Элис, ангельская внешность. Я не знаю, как это произошло, я с ней всегда был просто учтив, не заигрывал, ничего такого, но она в меня влюбилась. Вот. Ну и рассказала всё Майку, что не может с ним быть, бла-бла-бла, любит меня и хочет попробовать встречаться со мной. Я это узнал потом от одного нашего ботана, его в кабинке туалета закрыли наши шалопаи, туда и пришли разбираться Элис с Майком.
Мы с Элис, естественно, встречаться не начали. Я как можно более мягко сказал, что мы не можем быть вместе, наврал, что люблю другую, не говорить же ей правду. В общем, она уехала, и слава Богу. Но Майк так просто мне этого не простил, вот он и постарался отдалить от меня всех моих друзей и преуспел в этом, уж не знаю, чего он им там наговорил!
Вот и получилось, что, когда приехал Кёртис, я остался один, и мне очень хотелось хоть с кем-то общаться. У нас с ним даже было много общего, любимые группы, сериалы. Мы с ним всё время проводили вместе. Как-то в нашу вселенную занесло, непонятно каким ветром, выставку работ Дали, мы, естественно, пошли посмотреть: не часто в нашем городе происходило что-то интересное. Пока я пялился на «Постоянство времени», Кёртис вскользь сказал, что вроде художник был бисексуалом, и типа он тоже не прочь бы подурачиться, мы посмеялись и, конечно же, его слова запали мне в душу. Одним вечером мы сидели, смотрели фильм, честно, уже не помню, какой, и пошли у нас откровенные разговоры. Он признался мне, что сидел на игле и пытался покончить с собой, о своей тяжёлой жизни, и он слёзно просил никому не рассказывать. Мы помолчали, и он попросил тоже что-нибудь рассказать о себе, то, чего никто не знает. Я долго думал, говорить или не говорить, но Кёртис был таким откровенным, ещё и вспомнился поход в музей… короче, я раскрылся. Он вроде как хохотнул, потом сказал: «Я догадывался, что с тобой что-то не так». И почему меня не насторожили эти его слова? Он предложил нам начать встречаться и ушёл, сказал, что срочные дела появились. Я и на это внимания не обратил. Всю ночь толком не спал, думал, всерьёз он говорил или шутил. И что мы будем делать, если он сказал правду. Может, уедем в Лондон, Сан-Франциско или куда-нибудь в другое место, мне было всё равно, я хотел счастья!
– Он предал тебя! – перебила я.
– Ещё и как, слушай дальше. Я проснулся, всё-таки под утро меня одолела усталость, собрался, как обычно, в школу. За мной заехал автобус, я приземлился на своё обычное место, поздоровался с ребятами, но они отвернулись и промолчали. Даже те, с кем мне хоть как-то удалось наладить контакт. Меня это немного насторожило, но хорошее настроение взяло верх, я написал смс Кёртису, он молчал, я подумал: ну мало ли, может, занят.
Не буду тебя утомлять – в общем, когда я пришёл в класс и сел за свою парту, я уже понимал: что-то случилось. Все вели себя как-то странно, кто убегал и шарахался от меня, а кто смеялся и тыкал пальцем мне вслед, всех объединяло одно – они шептались, а вслух никто так и не сказал, что случилось. Ситуацию разъяснил Майк, когда весь мой класс уже собрался.
– Слушай, – сказал он мне, – а разве таким, как ты, разрешено ходить в школу?
– Каким «таким»? – тихо спросил я, уже понимая, к чему он клонит.
– Ну как вас там называют: грязные, вонючие голубые, отбросы! Вы портите наше чистое светлое общество, вы, как болезнь, губите и уничтожаете всё!
И он загоготал, и весь класс его поддержал. Я выбежал из класса как пуля и понёсся домой. В голове стучал один вопрос – как он узнал? Пока я бежал по аллее, всё время пытался дозвониться до Кёртиса, я начал бояться, что ему могли что-нибудь сделать. Может, они его избили, и он лежит беспомощный и не может ответить. Телефон тренькнул, значит, мне что-то пришло на почту; ладно, сейчас добегу до дома и посмотрю, что там. Я влетел в свою комнату, сел за комп. Сердце билось как бешеное. Так что там, может, от Кёртиса? Нет, это была Элис, мы с ней давно уже не общались, и я очень удивился, что она мне написала. Это было видео сообщение. Я открыл его – и кровь в моих жилах заледенела. Элис сидела за столом в своей комнате и записала видео на веб-камеру. Она плакала, нет, даже не плакала, у неё была самая настоящая истерика. Некогда красивое лицо блондинки стало всё красным и опухшим от слёз. Она орала на меня, обзывала всеми возможными ругательствами, а я сидел и не понимал, что я ей сделал такого, за что заслужил все эти оскорбления. Она сказала, чтобы я прослушал какую-то запись, что эта запись уже облетела весь интернет. Я начал понимать, о чём она говорит. Ты даже не представляешь, как я молил Бога, чтоб это было не то, о чем я подумал. Но я включил её. Конечно, я узнал свой собственный голос, я рассказывал, что я гей, как я это понял, когда. Мне стало плохо, очень плохо. Я почти задыхался. Я плакал, потом орал, бился головой об стол, кусал руки, потом снова орал, плакал и опять по кругу. Зачем он так со мной?
