После полной остановки состава, я выпорхнула под своды центрального вокзала, желая, первым делом, осведомиться у местных всезнаек о наличии прокатных компаний поблизости. Поскольку добираться до имения Бри я вызвалась самостоятельно, на автомобиль возлагались большие надежды.
– Эй, прелестница, не передумала? Мы с Жеромом можем тебя подбросить! – крикнула, убегающая в сторону парковки Софи.
– Спасибо, дорогая, но дальше я своим ходом.
– Va bene, bella! Хорошо, красавица, и не забудь, завтра в семь, ждем тебя!
– Да, да, обязательно буду! – ответила я, но мой голос утонул в галдеже вокзальной публики, стуке колес багажных тележек и мелодичных свистках провожатых. Уже через секунду толпа встречающих, схлестнувшись с армией прибывших, поглотила Софи, как я поглощаю эклеры с утра в своей любимой кофейне “Маленькая парижанка” на Монмартр. В руках я теребила давно опустевшую бутылку «Perrier» и чувствовала, как все сильнее и сильнее жажда одолевает меня на пару с беспокойным желудком, настойчиво требовавшим свой привычный двойной капучино и сэндвич с авокадо, или тофу на худой конец. К моему огорчению, курорт в этот ранний час был все еще скован крепким южным сном. Вынув из кармана припасенное с вечера яблоко, я принялась грызть свой скромный завтрак, с любопытством осматриваясь по сторонам.
Заглянув в маленькое зеркальце, я остатками красной помады украсила губы, и уже было, начав бороться, с застрявшей в несессере расческой, ощутила чей-то пристальный взгляд. Бросив тщетную попытку, привести свои волосы в порядок, и освежив щеки здоровым румянцем, мне захотелось выследить нахала, который устроил эту откровенную визуальную экспансию. Первым бросился в глаза высокий, по-летнему одетый молодой мужчина в узких теннисных шортах и расстегнутой до середины груди рубашки. Он стоял в круглых темных очках, в метрах десяти от выхода, держал в руке небольшую коричневую сумку и курил сигарету. Затем, бросив окурок в урну, он приспустил очки на переносицу, и стал внимательно высматривать кого-то за моей спиной. Изредка, наши глаза встречались, но после этих стычек, незнакомец торопливо переводил взгляд в сторону, как бы говоря: «Ничего личного, вы просто случайно попались мне на глаза.»
Я играла по тем же правилам, рассматривала, то изящные балюстрады, с немного облетевшей краской, то деревянные колонны ручной работы, а в какой-то момент уделила максимум внимания, проходящей мимо пожилой паре с тремя огромными чемоданами, пятью дорожными сумками, кейсом от печатной машинки и футляром с контрабасом. Мне пришлось показательно пересчитать весь их багаж, дирижируя своим указательным пальцем в воздухе, чтобы подчеркнуть свое безразличие к происходящему, а затем, я и вовсе, вернуться к своим делам.
Так ведь бывает, встретишь случайно человека, взглянешь ему в глаза, немного смутишься, потом разволнуешься. Он растворится в толпе, а ты долго еще будешь стоять одиноко, высматривая его светлые локоны вдалеке. И ты уже наивно представляешь его голос, его привычки, запах кожи. Приятное и мучительное чувство одновременно. Я отмахнулась от нахлынувших эмоций и воспоминаний, и машинально, без особого труда высвободила расческу. Я приглаживала непокорные кудри, в то время как, нарастающее любопытство заставило меня вновь покоситься в сторону эффектному незнакомца в надежде рассмотреть его получше. К сожалению или счастью, момент был упущен, и вместо загорелого Адониса на меня иронично смотрел старенький автомат с газировкой.
– Хм, … зато, не умру от жажды, – ободрительным тоном проронила я, но мои слова потревожили, паренька лет девяти, отдыхающего на, и без того неудобной, лавке. Сонный «Том Сойер» неохотно приоткрыл глаз, поправил стопку утренней прессы под своим затылком, а затем громко выдохнул и посильнее надвинул соломенную шляпу на свое измазанное мазутом, и газетной краской милое личико. В то же самое время, мой взор скользил по мраморной стене все выше и выше пока не добрался до восхитительного стеклянного купола в виде зонта. От увиденного у меня закружилась голова, да так, что я чуть было не шлепнулась на спящего воротилу печатного бизнеса.
Железнодорожные вокзалы всегда вызывали во мне неподдельный интерес и восхищение, ведь именно они создают первое, и надолго запоминающееся впечатление о новом месте. Посещая новые города, я могла часами бродить по просторным холлам, делая зарисовки в своем стареньком блокноте. Я усаживалась на лавку в центре зала и просто присматривалась к вокзальной публике, прислушивалась к работе тепловозов, фотографировала голубей и с неподдельным любопытством наблюдала за происходящем внутри этих муравейников. Вокзал – это место, где сходятся все пути. Круглые сутки по его плитке стучат торопливые каблуки тысяч пассажиров, спешат потертые колеса чемоданов и багажных тележек. Его стены слышат плач детей, расстающихся с родителями, и шепот счастливых влюбленных, отправляющихся на край света вместе. Вокзал место, которое красиво в любую погоду, место богатое на истину, место, где с легкостью открываются тайны, место, где зарождаются и рушатся судьбы.
А вот там, у фонарного столба, видите? Это уставший путник обреченно смотрит в след уходящему поезду. Его сейчас не беспокоят нелепые мелочи, будь то испачканные полы дорого кашемирового пальто. Он корит себя за забытый в такси зонт, тот самый, под которым случился их робкий и почти случайный прошлогодний поцелуй. В его остекленевших глазах читается горечь от собственной нерешительности. Ведь он так и не вошел в свой последний вагон, не решился сделать судьбоносный шаг, и все что ему сейчас остается, лишь молча провожать красные огни, понимая, что где-то там, за тысячи миль, по окончанию этих рельс, она, так и не встретит его на пироне. Подождав до последнего пассажира, любимая поймает машину и сломленная уедет прочь, чтобы забыться в баре и больше никогда доверять мужчинам.
Стройные колонны «grand centrale» в Тонтескье, его удобные багажные пандусы, арочные перекрытия и широкие платформы, изящные лесенки и стеклянная крыша с отверстиями для выхода паровозного дыма, словом весь вокзальный ансамбль из стекла и металла, немного присыпанный сажей времени в одночасье сразил меня своим великолепием. Улыбнувшись проходящему рядом индийскому носильщику, я не глядя заменила кассету в своем новеньком Polaroid, и сделала пару снимков. Затем еще и еще, пока картридж не опустел. Довольная проделанной работой, я собрала свои вещи и задумчиво побрела в сторону автомата, за баночкой сладкой шипучки. Но все же, мимолетная встреча с незнакомцем, его немного надменная улыбка и загадочные полные таинственной глубины голубые глаза все еще будоражили мою память. Мистер потрясение не выходил у меня из головы.
Вокзальные часы с римским циферблатом пробили шесть утра, когда в метре от меня разыгралась чрезвычайно комическая интермедия*, в которой участвовал круглолицый и гладко выбритый проводник девятичасового миланского экспресса в терракотовом сюртуке и высокой фуражке с золотой кокардой. Солидный мужчина, прибывая в хорошем расположении духа, стоял у вагона первого класса, где самозабвенно вкушал свой аппетитный завтрак внушительного размера. Он довольно улыбался, что-то насвистывал и причмокивал от удовольствия. Его многоэтажный бутерброд состоял из тонны сыра, дюжины пережаренных кусков бекона, а сверху был приправлен луковыми колечками в кляре, перчиком Пири-пири** и редкой эфиопской приправой Бербере***, скорее всего, привезенной гурманом из своих заграничных командировок.
––
* Интерме́дия – небольшая пьеса или сцена, обычно комического характера, разыгрываемая между действиями основной пьесы; то же, что и интерлюдия.
** Piri Piri (или перец Пири-пири) – подвид острого перчика Чили, распространенный в Африке.
*** Бербере – смесь специй, обычно включающая красный перец, имбирь, гвоздику, кориандр, душистый перец, ягоды рута и ажгон.
Разлетевшийся по всей округе запах привлек внимание, торопящейся по своим собачим делам, молодой таксы. Местная хозяйка мусорных баков и повелительница кошек не смогла избежать искушения и в мгновение ока, унюхав соблазнительную приманку, со знанием дела уселась аккурат напротив завтракающего. По всей видимости, четвероногая актриса, с классическим черным окрасом и коричневыми подпалинами, имела большой опыт попрошайничества, но даже он не смог растрогать толстокожего проводника, который показательно отвернулся от просящей, рявкнув в ее адрес что-то в стиле: «У-ух, развилось маленьких деспотов». Но Матильда, а теперь именно так ее будут звать, не собиралась сдаваться. Она без единого звука подбежала к горе чемоданов с розовыми бирками «première classe», забралась на самый верхний и оказалась в поле зрения уже изрядно сытого от наглости Матильды, а не как от своего завтрака, грузного едока. Обладая, не заурядным упорством игрока в шахматы, маленькое создание, лишь своим жалостливым видом терпеливо и беззвучно призывала к состраданию.
