– Я очень хотел бы. Правда, это будет бесконечно интересно.

Девушка улыбается и кивает, начиная движение в противоположную сторону. Им не хочется даже прерывать это молчание, ведь оно настолько спокойно, что, кажется, они могли бы молчать вместе вечно. Напряжение словно не существует в маленьком мире, в котором они спокойным размеренным шагом в абсолютной тишине идут в сторону восьмого округа Парижа. Лишь поющие птицы нарушают молчание, изредка врываясь в их несуществующий диалог. Смущенно опустив глаза, француженка думает о своем, а парень считает свои шаги, но они словно могут ничего не делать и не говорить и все еще находиться рядом без мыслей о неловкости ситуации. Город кажется таким спокойным, что Пьер пересчитывает пальцы и лишь удостоверившись, что он не спит, вспоминает, что в другой руке все еще держит свежий хлеб.

– Вы не хотите перекусить? Я буквально минут десять назад захватил с собой новоиспеченный багет. – молодой человек щурится из-за солнца, поднимая глаза к голубому, уже близкому к синему небу.

– Нет, благодарю, я совсем не голодна. – вежливо улыбнувшись, отказывается Роза. Лишь этот вопрос вызывает в ней желание уйти от любого разговора, связанного с этой темой, и она сжимает сумку еще сильнее.

Франция лишь в эту секунду кажется бесконечно теплой и безопасной, словно Розе не нужно бежать от отца, а Пьеру от жизни. И рядом друг с другом спокойствие возникает так незаметно, что складывается ощущение, что оно не исчезнет никогда.

– Как вы собираетесь разрешать ситуацию с театром и мистером Бернаром? – внезапно спрашивает Пьер. Этот вопрос нисколько не отталкивает девушку, а скорее напротив, и она переносит аксессуар на одну руку, незаметно растягивая и расслабляя другую.

– Я… пока не решила. – растягивая губы в улыбке, словно ребенок, отвечает Роза, с волнующей опаской кидая взгляд в сторону молодого человека. Последний же удивленно выдыхает, подняв краешки рта и обнажив белоснежные зубы.

– Я восхищаюсь вашей смелостью. – слегка заторможено произносит Пьер, все еще находясь под легким аффектом от услышанного.

– Здесь скорее раскрывается моя трусливость, я словно вор в бегах, боюсь ступить за порог театра лишь из-за одного человека.

– Вы не кажетесь мне трусливой, точнее, абсолютно не являетесь, вы скорее осмотрительна.

Девушка тяжело вздыхает.

– Мне кажется, эта тонкая грань размывается с каждым днем все больше и больше… О Боже, взгляните на это прекрасное существо! – резко произносит она. Пьер переводит взгляд на дорогу и замечает щенка. Усмехнувшись, он проводит пальцем по брови, когда француженка подбегает к животному и берет в руки, откинув сумку на локоть. Подойдя к молодому человеку, она гладит маленький организм, поместившийся в ее маленьких руках, и протягивает его Пьеру. Тот осторожно перенимает у Розы собаку, разглядывая ее.

– Кажется, это Гончая Арьежуа. – бубнит парень себе под нос, осматривая темные глаза охотничьей собаки. Еще дитя, она была такой чистой, далекой от охоты и неизбежной работы. Но сколько же она видела, скитаясь по одиноким улочкам такого большого города. Сколько боли прочувствовала. Проведя рукой по мягкой тонкой, но густой шерсти, Пьер не сдерживает улыбку. Животное оглядывает их с безумным любопытством, обнюхивает белую рубашку Пьера, тянется вновь к девушке, которая замерла, стоя боком к мужчине, направив свой взгляд в сторону церкви, скрытой зелеными пышными деревьями. Она опускает руки, крепко обхватив пальцами ручки сумки. Парень, не отводя от нее глаз, медленно опускается на корточки, опуская собаку на землю, и встает. Он сглатывает, сведя брови вместе, и застывает, не зная, что делать. Девушка стоит так беззащитно, боясь сделать и шаг, любое движение. Сжав губы, она поднимает глаза к небу, стараясь сдержать внезапно возникнувшие слезы. Ее распущенные волосы слегка развеваются на ветру, окутывая ее маленькое лицо в свои объятия. Ей некуда бежать. Вот, впереди нее место, где она может рассказать все свои секреты, где она находит отца, которого лишилась, но даже в этом месте ей не было покоя. Защиты не было нигде, и единственное, что промелькнуло у нее в голове – «Libertatem». То, чего у нее не было. Свободы не было и у нее в мыслях, наедине с ними она была словно в заключении, в тюремной холодной, бесконечно темной камере. В такие моменты оставшимся другом и врагом оказывался Бог, настолько беспомощный, бессильный. Пока человек верит в Бога, он верит, что находится внутри цитадели. Но любая цитадель будет захвачена с приходом правильного врага. А когда ты сам себе враг, никакая защита не устоит. И шансов на спасение не остается.

Молодой человек осторожно подходит к ней, касаясь ее плеча. Обернувшись, она находит в его взгляде испуг, смешанный с волнением. Не найдя никаких слов, она улыбается самой безнадежной улыбкой, которую только можно сотворить. Парень выпрямляется, снимая свою шапку, и, слегка наклонив голову, хмурится, стараясь держать в себе безумное, абсолютно сумасшедшее желание скрыть девушку от любой боли, которая застынет в ее чистых, кристальных, больших глазах.

Роза опускает глаза, не выдержав взгляда молодого человека, и поворачивается, направляясь в сторону церкви. Каждый шаг сопровождается желанием повернуть обратно, сдаться в своей бесконечной вере, но в ее голове отчетливо раздаются причины ее действий. И им нельзя было противоречить. Нельзя было отпираться, когда решение так близко, когда еще шаг и, как ей казалось, она найдет то, что так долго, но тщетно ищет. Но девушка не знала, не понимала, что каждый шаг приближал ее к концу, тянул в бездну и еще минута, и она упадет, скроется в безусловной тьме. Но он был рядом. Он бы не позволил ей упасть, сколько бы сопротивления не получил в ответ. Пьер шел сзади, готовый словить ее в любую секунду, но Роза шла упрямо и уверенно, и метр за метром они оказывались все ближе к тому, чего так сильно боялся и избегал Пьер, и во что так сильно и безоговорочно верила Роза. Ее упрямство на мгновение показалось ему таким детским, будто здесь играл огромную роль юношеский максимализм. Но смотря, как преодолевая себя с каждым движением все больше, девушка приближалась к сокровенному месту ее таких же беззащитных, ранимых мыслей и слов, Пьер начинал видеть в ней все более нового, другого человека. И теперь желал узнать его до конца.

Француженка остановилась около огромной приоткрытой двери. Они оба встали, как вкопанные, часто дыша и стараясь всеми силами успокоить дыхание и настолько участившийся пульс. Взглянув на Пьера самым острым взглядом, на который девушка только способна, она все же зашла внутрь, и он последовал за ней.

Тишина в городе не могла сравниться с тишиной, царившей здесь. Прохлада повеяла так же неожиданно, как настигла темнота, и лишь пара лучей смогла проникнуть сквозь небольшие отверстия в твердых, каменных, толстых стенах. По обе стороны расположились многочисленные сидения, пустующие и кажущиеся весьма одинокими. Церковь была пустой. Не было ни души или, по крайней мере, ни одного человека. В самом конце стоял четырехконечный крест. В сравнении с крестами на кладбищах, Пьеру этот показался намного более угнетающим, пока Роза искала в его геометрических прямых изгибах свою потерянную правду. Но может правда и не была никогда потеряна, ведь ее просто никогда и не существовало?

Медленно пройдя вперед, тихо передвигаясь на балетках, девушка опустилась на одно из сидений. Молодой человек оказался рядом с ней, ощущая странное, необычное волнение, разливающееся по всему телу, словно он оказался оголенным перед огромной толпой народа.

– Вы никогда не молились прежде? – она шепчет это настолько тихо, что парню приходится напрячь весь организм, чтобы расслышать ее вопрос. Отрицательно покачав головой, он заостряет внимание на старом органе, расположившемся неподалеку от креста. Искусно выполненный из темного дерева, он стоял одиноко, лишь ожидая своего звездного часа. – Все, что нужно – лишь закрыть глаза и мысленно говорить. Или шепотом.