Роза, рукой прикасаясь к пыльным верхам спинок мягких кресел, так ненужно и тихо скрипящих во время концертов, медленно идет к сцене, считая свои шаги. Яркий свет, падающий на рояль, пробуждает в ней воспоминания первых выступлений, когда волнение, с которым она воевала, побеждало ее. Теперь же каждый концерт был разговором между зрителем и ею, разговором с одной стороны, но зато разговором, который услышали, хоть может и неправильно. Каждое выступление – словно глоток воздуха, такой нужный для утопающего.
Поднявшись на сцену, девушка робко подходит к черному роялю, оставив крышку закрытой, и осторожно открывает клап, обнажая белые и черные клавиши. В детском возрасте клавиши, чей цвет был темным, вызывали у ребенка ужас, но теперь стали ей верными помощниками, перестав пугать. Опустившись на банкетку, француженка чуть крутит ручки, приводя стул в удобную ей высоту, и, на мгновение замерев, мягко опускает руки на клавиатуру. В эту секунду ее сердце тут же останавливается, отзываясь болезненным уколом по всему телу, зная, что тот интимный разговор, которым девушка хочет воспользоваться, оставит все позади, перенеся девушку в любое место, куда она только захочет. А не это ли страшно – полная воля в своей голове, словно с легкостью оказаться в любом месте своего подсознания – это достаток, но в конце концов именно он и сводит с ума.
Мягкие подушки длинных пальцев касаются клавиш, и по всему концертному залу разносится тихий, светлый, но болезненный мажор. И в это мгновение по сути начинается разговор, каждый раз уникальный, и сейчас он звучит иначе – это молитва, а разговор с Богом.
Нежные руки девушки бережно изучали инструмент, оставаясь практически в одной позиции с окрыленной кистью, и мелодия, постоянно передаваемая из левой руки в правую, совсем не прерывалась, звуча приглушенно и тихо. Ей даже не помогала левая педаль, ведь в этом сокровенном разговоре с собой она не хотела повышать голос, а лишь говорить шепотом, что передавалось в ее игре. И в этот момент практически все мысли словно улетучились, оставив лишь только одну, стыдную, непонятную – Бог для человека – он сам.
Музыка, отдающаяся эхом по всему театру, заполняла пустые помещения, благословляя их, заполняла души людей, чьи мысли метались в сомнениях, лечила раны, затаившиеся внутри человека, наполняя суету собой. Закрыв глаза, девушка говорила то, что хотела, предаваясь своим эмоциям и чувствам, мысленно, но говорила, бережно передавая свои слова в музыку. Гармонии, сменяя друг друга, то были напряженными, то спокойными, и словно играли в качели, сидя по обе стороны, помогая друг другу, дополняя друг друга, как жизнь и смерть – неразлучны и так нужны идеальному произведению, ведь несмотря на долговечность, любая вещь в этом мире имела свой конец.
Прелюдия заканчивается, и музыка на мгновение прерывается, но начинается фуга – другой разговор, который не может существовать без первого. Прелюдия и фуга неразрывны, они обе исключительные части диалога, без одной из которых больше не будет смысла. Медленная величественная мелодия, чья тема являлась в разных голосах, представая в разных красках, была совершенной иной, нежели мелодия первой части, и если прелюдия была словно разговор с некой возвышенной энергией, то фуга являлась диалогом с ней же, но как с другом, которому рассказываешь секрет после чего чувствуя облегчение.
Словно оказавшись в маленькой пустой церкви посреди поля цветов, Роза перебирала слова, стараясь найти вопросы, ответы на которые стоит услышать, пытаясь найти искупление в ромашках и в чистом небе, но не понимала, что те отклики, которые она так хочет различить, перестанут иметь смысл, как только солнце уйдет за горизонт, ведь оно всегда вернется обратно, находя новые причины для раздумий, создавая оправдания для человеческих путей, стирая ночную бессонницу. Произведение завершилось на совершенно светлой мажорной тонике, и девушка, чьи руки застыли над клавиатурой, еще не открыла глаза, пытаясь ухватиться за остатки музыки, повисшей в воздухе. Казалось, словно она близка к смыслу, близка к разгадке, но как только она отстранится от диалога, их придется искать заново. Словно какой-то дьявольский заговор судьбы и жизни.
Сумев поднять веки, Роза, все еще частично пребывая в прострации, опускает руки на стул, подняв краешки рта. Умиротворение, разлившееся теплом по сердцу француженки, словно излучалось и в зал тоже. В груди опустело, и все перестало иметь значимость, исчезнув в черных нотах, словно шрамами высеченных на безупречно белых листах бумаги.
– Бах. – доносится тихий мужской голос. Девушка поворачивает голову и, увидев Пьера, застывшего посреди пустых кресел, поднимает краешки рта. В лице молодого человека можно найти растерянность, словно он смог услышать все те личные слова и претензии девушки, прочел ее мысли. Иногда Розу пугала идея, что кто-то может прочитать все самое сокровенное, что находится в ее голове – что скрыто, то скрыто, – но сейчас парижанке не хотелось думать об этом, и лишь один простой вопрос застывает в ее разуме.
– Как вы нашли меня?
Парень растягивает губы в улыбке, опуская глаза, и средним пальцем чуть касается правого виска, чуть потирая его. Маленькими, но точными шагами, он словно с небольшой опаской медленно приближается к сцене, будто идет к своему сопернику на место дуэли. Увидев это, Роза смущенно сдерживает улыбку, задумавшись о том, насколько сцена, наверное, хороший дуэлянт.
– Услышав музыку, доносящуюся из этого театра, я сразу понял, что играете вы. – молодой человек опускает глаза, смущенно улыбнувшись. Поднявшись по ступенькам, он опускается рядом с девушкой, непривычно кладя руки на клавиши Детская невинная улыбка застывает на его лице, не позволяя Розе оторвать от него взгляд. Недолго перебирая клавиши, практически не касаясь их, Пьер наконец сдается и опускает руки, поворачиваясь к девушке. – Кажется, я совсем забыл, как играть на рояле. Могли бы вы мне помочь?
Француженка быстро разрывает их зрительный контакт и кивает.
– Для начала положите правую руку на клавиши… – после исполнения ее приказа, она вновь останавливает взгляд на молодом человеке.
Парень поднимает глаза к потолку, словно вспоминая что-то, и яркий свет бьет ему в глаза, от чего он чуть морщится и вновь погружается в черно-белую палитру. Француженка осторожно кладет свою правую руку на руку молодого человека и надавливает на палец, после чего инструмент издает не очень глубокий, но все же звук. С возрастом приходится понять, что звук не обязательно должен быть громким. Звук иногда должен быть тихим, поверхностным, еле слышным, а иногда настолько оглушающим. что весь зал наполняется лишь им. Зловещий, яркий, нежный, ранимый, он показывает эмоции, чувства людей, так легко и непринужденно играя с сердцами.
Опустив руку, Пьер обращает свой взгляд к девушке, с таким интересом рассматривающей клавиши.
– Почему вы так любите музыку?
Этот вопрос застывает в воздухе, словно звон колоколов. В Розе сталкивается что-то необъяснимое, что-то невозможное, а ответ, объяснение не приходит в мысли. Словно все это время она принимает это как факт, не задумываясь о причинах, и этот вопрос возник перед ней, как прозрачная стена. Услышав тихий кашель, доносящийся из зала, они оба поворачиваются в сторону старых кресел и видят мистера Бернара. Тот смущенно улыбался, поглядывая то на часы на левой руке, то на молодых людей, сидящих на банкетке.
– Мисс Девьер, концерт начнется с минуты на минуту. – растянув губы, громко произносит мужчина. Роза легко встает и поворачивается к молодому человеку, поднимающемуся со стула, вежливо улыбаясь.
– Вы не будете против остаться на мое выступление? – остановив большие глаза на парне, спрашивает она. Тишина практически не касается их разговора, ведь Пьер мгновенно поднимает краешки рта.
– Сочту за честь.
Девушка смущенно кивает, убегая в мир закулисья, а молодой человек остается среди незнакомых ему штор, которые во время опер так невинно прикрывают приготовление к действию. Возможно, вся жизнь людей проходит там, за плотной тканью, дожидаясь окончания деталей, что приведут к совершенному результату. Может, все люди артисты, а судьба – лишь непредсказуемый сценарий, и может смысл существования в том, чтобы прийти к завершению, к личной коде каждого человека, и если это так, то все, к чему стремится человек, является необязательным дополнением к единому концу.
