Никто ничего у него не спрашивал, не говорил с ним. Он говорил лишь с бесполезной стражей, которой он командовал, и Никоном Геррардом, который начал злиться, что Марлен не мог поймать двух людей в бегах.

Глупые стражи уже арестовали не того, притащили испуганного блондина Марлену после двух дней в пути. После этого Марлена высмеивали поэты по всему городу, говоря, что он упивается властью, арестовывая невинных, а тот юноша оказался фермером. Не повезло.

Марлен держал себя в руках, прошел к стойке, чтобы заказать виски. Он заметил, что Пиет Абарда и его новые прихвостни сидят в углу и следят с оскалами. Сила была в количестве, по одному они бы не посмели так смотреть на Марлена, вообще не осмелились бы смотреть ему в глаза. Они были трусами, и его усталость становилась гневом. Хотя гнев всегда был там, он ощущал его кипение под поверхностью всего, что он говорил и делал.

При последней встрече с Никоном Геррардом им было сложно управлять. Старик обвинял его, что он плохо старается найти Дариена Элдемура, и даже стал жаловаться о Валанире Окуне. Будто Марлен был в ответе за все поэтов, что грешили в этом городе.

Угроза была ясна: если Марлен не принесет результат лорду Геррарду за неделю, его уберут из нового дома и заменят кем-то более способным.

Марлену не стало лучше после того, как он подслушал — ему никто не сказал бы — что нынче популярной была басня о менестреле-лисе, героически перехитрившем злую змею. Было просто понять, кем были лиса и змея. Хуже того, песню одобрили, потому что цензоры не уловили символизм, и теперь было поздно запрещать ее, она далеко разошлась.

Марлен думал, что на самом деле Никон Геррард, садист, радовался шутке над Марленом.

Марлен понимал, что пока он был один в роскошных покоях, лишенный друзей, он мог потерять способность отличать разумные мысли от бреда.

Днем он изучал карты и приказывал страже. Ночью он листал книги и бумаги, искал подсказки, где может быть Путь. Он уже разместил стражу на главном проходе в горах, хотя Дариен вряд ли пошел бы туда. Путь был где-то в горах, но он был как иголка в стоге сена. И как Дариен решился идти туда, не зная больше ничего?

Может, он просто издевался над ним. Марлен хмуро выпил виски.

Одно было ясно, шел Дариен к Пути или нет, но другие поэты верили, что он делал это. Некоторые собирали группы, заявляя, что пойдут искать Путь, как Дариен. Марлен хотел звать их безумцами, но знал, что лорд Геррард следит, и он недоволен.

Неделя.

Он заметил мужчину рядом, знакомый голос сделал заказ. Марлен увидел Леандра Кейена. Тот посмотрел на Марлена и быстро отвел взгляд, но было поздно.

— Лучше тебе отказаться от напитка, — сказал спокойно Марлен. — Ты выйдешь сейчас, и я пойду за тобой и проверю, что ты сделаешь, как я скажу.

Леандр посерел. Он повернулся к двери, как осужденный к виселице.

— Что ты хочешь?

— Думаю, ты знаешь, — Марлен ощущал себя змеей, слыша шелк в своем голосе. — Ты все мне расскажешь.

* * *

Следующим вечером Дариен и Хассен устроили лагерь на вершине холма с видом на городок Эйрн. Они были недалеко от леса, что тянулся на север милями, океан высоких деревьев, что ударялся о сияющие стены гор и отступал.

Они делили хлеб, пока солнце садилось, смотрели, как оно меняло долину и город внизу. Они молчали, хотя порой пели вместе ночами позднего лета. Дариену нравилось петь с Хассеном, его голос был серебряным тенором, а у Хассена — низким, как подземная река, и они хорошо сочетались. Почти так же хорошо, как Дариен и Марлен.

Они жевали в тишине, вытянув ноги на выжженной траве, глядя на сгущающуюся тьму. Точки света начали появляться в городе внизу. Дариен хотел спуститься и разведать жизнь там, краски и запахи. И он хотел выступить перед толпой, этого они были лишены неделями. Этот запрет петь был для Дариена особой пыткой. Хассен не страдал, но для Дариена реакция людей, услышавших его — их внимание, смех и слезы — были важны, как и само выступление.

— Может, нас никто не узнает, — сказал он.

Хассен хмуро взглянул на него.

— Не начинай. Эйрн — дно. Твою работу даже не оценят.

Дариен улыбнулся.

— Мне льстит твоя оценка моей работы, но, думаю, несколько едких песен они бы оценили.

Через час стемнело, и они собирались спать. Хассен был задумчив, Дариен жалел, что подверг его опасности, хотя он сам выбрал это. Дариен почти не давил.

Дариен прищурился и сказал:

— Что там внизу?

У холма, где он соединялся с долиной, перед стенами города, было видно фигуры людей с факелами. Что-то большое, черное и вертикальное возвышалось над ними, как большое дерево.

Хассен подошел к Дариену у края холма.

— Похоже, они разжигают костер.

Они растерянно переглянулись. Первые огни поднялись над долиной. Они смотрели, оранжевые языки лизали ночь, охватывая гору сухих веток. Вскоре огоньки стали башней огня. Такой большой, что даже с высоты их холма Дариен и Хассен слышали шипение пламени. Дариен подумал, что что-то решил порвать тьму ночи.

— Что они делают? — с тревогой спросил Хассен.

— Погоди, — сказал Дариен. — Слушай, — он успокоился. И с этим он ощутил зачатки волнения, которые не мог объяснить. Издалека он словно слышал, как бабушка рассказывает сказку. Ее голос был шепотом, и его разносили голоса, что поднимались к ним с долины. Их слова были то громче, то тише, простые, печальные и дикие. Дариен хорошо знал мелодию, но никогда ее раньше не слышал.

— Что это? — тихо сказал Хассен.

Дариен послушал еще миг. Мелодия повторялась по кругу, переливалась без конца. Конца не было. Огонь терзал небо, посылая искры, что угасали, падая на землю.

— Если не ошибаюсь, — прошептал Дариен, — это один из старых ритуалов нашей земли.

— Ритуал?

Дариен хотел, чтобы Хассен говорил тише, но знал, что его потрясение понятно. Так он думал. Чистота голосов ранила его сердце, но что еще ожидалось от него, учитывая, как он ощущал музыку?

— Я думал, это перестали делать, — сказал Дариен. — Может, тут, среди холмов… не знаю, — он молчал, поглощая музыку, любуясь огнем. Он посмотрел на небо, словно ожидал там перемены, но звезды и тихая луна не были потревожены. Он сказал. — Одно время верили, что огонь посреди лета… нужно разжечь, чтобы жара пошла на спад, чтобы был урожай. Пение… это часть старых чар. Так говорили.

— Ты ведь в это не веришь? — резко сказал Хассен. — Зачем это? Чтобы лето прошло? Оно само проходит каждый год.

— Знаю, — сказал Дариен. — Конечно, ты прав. Я не могу это объяснить. Я не думал, что кто-то еще верит…

— Я тоже хорош, — сказал Хассен. — Идти на поиски волшебного портала, но фыркать от чар. Ах, — он тряхнул головой. — Дариен, порой я думаю, что стоило стать юристом, как мой отец.

Дариен рассмеялся и встал.

— Возможно. Это было бы не так сложно, но ты упустил бы все веселье, — он не мог отвести взгляда от костра. — Я должен увидеть, кто внизу. Услышать музыку лучше.

— Дариен, — сказал Хассен, и Дариен ощутил, как друг недовольно хмурится.

Дариен поднял руку.

— Никто не знает, кто я. Ты сам сказал, что это дно. Они вряд ли обо мне слышали, — он улыбнулся.

— Тогда я с тобой, — сказал Хассен. — Если они вдруг решат принести в жертву первого подошедшего в другом ритуале.

— Это звучит знакомо, — сказал Дариен и рассмеялся, увидев, как Хассен качает головой в свете луны.

Пение стало громче, они спускались по склону холма, и Дариен начал видеть фигуры людей в сиянии костра. Человек было около двадцати, в таком свете было сложно понять. Несмотря на количество, они стояли на расстоянии нескольких шагов друг от друга, длинные тени падали без помех, словно они пели по одному. Но их переплетающиеся гармонии убирали это впечатление, они явно репетировали. Они с Хассеном подошли ближе, и Дариен понял то, что было очевидным. Эти люди были обучены музыке. В Академии.

Он понял это, странности не пропали. Зачем поэты Академии проводили ритуал в долине ночью? Дариен думал, это местные жители. Не его вид.