– Меня, кстати, Демна зовут, – произнес я.

– Очень приятно, Демна. Я Амберг.

Он попрощался со мной и вышел из кафе. Как всегда, в таинственном исчезновении был легкий шлейф надежды. Я надеялся, что вновь увижусь со столь интересной для меня личностью. Он будто эликсир знаний, от которого я питался новыми, до этого мне неизвестными в жизни постулатами. «Интересное имя», – подумал я и тоже вышел из кафе.

Я приходил в это кафе каждый день на протяжении семи дней, но не заставал своего новоиспеченного друга. Я ждал его часами, вглядываясь в прохожих. Быть может, он пройдет однажды мимо, и я смогу окликнуть его? Но Амберга не было. Мне даже показалось на мгновение, что это плод моих фантазий, что мне это или приснилось, или привиделось. Как только эта мысль проникла в мое сознание и я окончательно потерял всякую надежду вновь встретиться с ним, ко мне подошла официантка и попросила пройти в соседний зал.

– Вас ждут в соседнем зале, просят, чтобы вы прошли туда, не задерживаясь, – произнесла она сладким голосом.

Я не понимал, о чем говорит официантка. И спрашивать ее было бессмысленно – она уже направилась в сторону другого столика. И я прошел, как мне и велели, в другой зал. Я глазами искал того, кто бы мог меня искать, и увидел в углу столик. За ним сидел Амберг.

– Как вы тут оказались? И почему, что происходит? – хлынули вопросы один за другим.

– Присаживайся! Посидим в зале для некурящих, – докуривая сигарету, произнес он.

– Вы курите сигарету в зале для некурящих? – изумился я.

– Мне кто-то запретит? – не меньше моего удивился он. – Ты всегда так много задаешь вопросов?

– А вы всегда так мало отвечаете на них? – изумился я, но уже присаживался рядом.

– Я с самого детства такой: говорю только то, что хочу сказать. Больше из меня невозможно вытащить, – посмеялся он.

– Вы сегодня в прекрасном расположении духа, – заметил я.

– В наипрекраснейшем! – восхитился он.

– Что же вас так обрадовало? – спросил я.

– Да ничего, просто день хороший, – ответил загадочно Амберг.

– Чаще бы такие дни, – добавил я, хотя знал, что это было ни к чему, но и ничего не сказать я не мог.

– Часто такие дни и не могут быть, иначе мы перестали бы ценить хорошее, став оно для нас обыденностью, – пояснил Амберг. – Я видел сегодня дом, который был у нас в Очамчире, теперь я хочу купить этот дом, – радостно добавил он.

– Так вы из Очамчиры? – удивился я.

– Да, из самого лучшего города в мире, мой мальчик! – сделав глубокую затяжку, он посмотрел на меня и улыбнулся.

– А я из Сухуми, – добавил я, желая показать ему, что тоже имею причастность к тем местам, которые нам пришлось волей судьбы покинуть.

Он ничего не ответил, а лишь улыбнулся, будто уже знал, что я тоже с тех краев. Иногда мне казалось, что этот человек знает намного больше, чем мне хотелось бы самому о себе знать. Но у него был уникальный дар тактичности: он никогда не показывал, что знает то, что мне не хотелось бы показывать о себе.

– А какой у вас был дом в Очамчире? – спросил я.

– Дом, окруженный большим садом, или же сад прикрывал лицо дома, но можно было заблудиться среди аромата цветов. Когда я был ребенком, мне казалось, что они говорят со мной. И да, я даже разговаривал с ними. Мама очень любила свои цветы – каждое взращенное дитя, она берегла их от дурного взгляда и прикосновения. Как были прекрасны кусты диких роз. Ох, алые розы, после я никогда не мог найти такой же красочности и умиротворенности от цветов. После роз были скромно высажены лютики и ромашки. Они благородно уступали розам лавры первенства. Нога, ступавшая в мамин сад, встречалась прежде с розами, и после так бестактно провожала глазами ромашки и лютики. Но ведь ромашки – самые прекрасные и чистые цветы. Мне всегда становилось обидно за них, и порой я намеренно не подходил к розам и не вдыхал их тягучий аромат. Я поступался сквозь дурман до моих ромашек. Гортензия, переливающаяся черноморская красавица, как же прекрасно она сочеталась в этом соперничестве. Она будто стояла вдали от других, бутончики набухали – и она распускалась при каждом прикосновении к ней. Именно гортензия меня научила тому, что цветы живы. И они, подобно девственному женскому телу, очень трогательно реагируют на прикосновения. Не каждому открывается аромат гортензии, порой ее и вовсе называют безвкусной. Но кто же будет спорить с моими воспоминаниями? Цветочный ансамбль завершался отделенными кустами смородины, малины, а возле забора рос жасмин. Когда ты проходил огромный и нескончаемый мамин сад, то подходил к папиной веранде в античном стиле. Это была его гордость, его настоящее достоинство. Мой папа любил гостей, часто у него собирались друзья. И летняя веранда с видом на мамин прекрасный сад была настоящей сказкой. Плакучая глициния склонилась над верандой и принимала солнечный удар на себя. Глициния своей фиолетово-багряной одежкой напоминала мне сказочную царевну, которой приходиться выстрадать свое место под солнцем, выплакать свое счастье. В доме у каждого было свое место, каждая деталь была устроена таким образом, напоминая заершенную композицию. Каждый, кто когда-либо видел сикстинскую капеллу, мог с уверенностью утверждать, что она напоминала наш дом. Каждая картина, каждый цветок, виноград, пророщенный вдоль забора, также гармонично красовались в картине моего детства. Утром, когда только просыпалась природа, в тишине людской жизни можно было услышать голос природы. Птицы зазывали своим щебетанием, я слышал, как пчелы расправляются с цветами и как трепетно порхает бабочка, которая недавно была неприглядным существом.

– Как в сказке, – произнес я, но сам находился где-то далеко, я сам на секунду оказался в этом доме.

– Это была моя детская сказка, в которой я жил. Мы с мамой еще долго пытались найти похожий дом, я даже пару раз чуть было не купил дом. Но мамины глаза меня останавливали. Все агенты делали акцент на дом, но мама мечтала именно о саде, а дом ее удовлетворил бы любой. Она мечтала о таком саде, который у нее был – огромный, развесистый, тенистый и загадочный сад с ее любимыми цветами. Поэтому я хочу построить такой дом, в котором мама будет счастлива.

– А вы были очень счастливы в том доме! – заметил я немного с грустью.

Я не имел таких воспоминаний, потому что был совсем мал, когда пришлось покинуть родину, да и никогда ранее я не слышал, чтобы вот так могли отзываться о доме и прошлом – это было настолько трепетно, что даже вызывало легкую обиду.

– Очень был счастлив. Наверное, только в этом доме я и был по-настоящему счастлив. В нашем доме, помимо благоухающего сада, была живность, которую никто не смел трогать.

– Почему же? – удивился я.

– Это все после случая с моей Мзикой. У нас была в доме курочка Мзика – так я ее ласково называл. Мне было всего пять лет, но я уже до глубины души любил все живое, окружавшее меня. Но Мзика была для меня самым любимым существом на планете, я даже забрасывал игры с мальчишками, лишь бы поиграть с курочкой. Каждое утро перед тем, как пойти в детский сад, я подходил к своей курочке и прощался с ней, говорил, чтобы она меня ждала и никуда не уходила. Никто не поверит, но я могу поклясться, что эта курочка смотрела на меня особенным взглядом, понимала все, что я ей говорил. После возвращения я спешил ее покормить, а после наслаждался ее присутствием. Я очень сильно любил свою курочку. Но однажды я вернулся из детского сада и не увидел свою Мзику. Я искал ее везде, кричал и рыдал на глазах у изумленных соседей и родственников – я не мог поверить, что моей Мзики больше нет. Они мне сказали, что она сбежала, но я уже тогда понимал больше, чем другим казалось, ведь первым делом я увидел жареную курочку, которой меня хотели накормить на обед. Я рыдал три или четыре часа без остановки – ничего не помогало. К вечеру у меня даже поднялась температура, и я бился в лихорадке – настолько мне было плохо от смерти моей курочки. Дед в тот день всем строго настрого запретил убивать живность в доме, чтобы никто не смел трогать курочек. Я смог отойти только на третий день, когда отец привез мне маленького барашка. Беленький и пушистый ягненок, запах которого никогда не смогу забыть. Он сравним с запахом младенца – сладкий аромат моего барашка. И я стал сутки напролет проводить со своим барашком. Мне нравилось лежать рядом с ним и смотреть на небо – мы могли так лежать до самого вечера и потом наблюдать за звездами. Вот так ляжет мой барашек на теплую травку, а я на него голову положу и, лаская, называю – Бекека моя. И вот так смотрели мы на небо, каждый думал о своем, – тепло говорил Амберг.