Какая тяжесть?

После окончания университета большинство подруг по колледжу разъехались кто куда. Вопреки воле своих богатых родителей, вращавшихся в высших кругах бангорского общества, Бетти Хэкман отправилась в Африку по линии Корпуса мира, и Сара часто размышляла о том, как угандийцы воспринимают Бетти с ее удивительно белой и не поддающейся загару кожей, пепельно-белыми волосами и утонченной красотой. Дини Стаббс переехала в Хьюстон, где училась в аспирантуре. Рэчел Юргенс вышла замуж и теперь вынашивала ребенка где-то на просторах западного Массачусетса.

Сара нехотя призналась себе, что Джонни Смит – первый друг, появившийся в ее жизни за долгое-долгое время. А ведь при окончании школы ее признали «Мисс Популярность» класса! Пару раз Сара сходила на свидания с другими учителями. Так, для разнообразия. Новый учитель математики Джин Седекки оказался занудой со стажем, а Джордж Раундс сразу попытался затащить ее в постель. Она влепила ему пощечину, а на следующий день он имел наглость подмигнуть ей, когда они случайно столкнулись в коридоре школы.

С Джонни же было легко и весело. И он нравился ей, в частности, и в сексуальном плане, но насколько сильно, Сара не знала. По крайней мере пока. В прошлую пятницу они вместе ездили на октябрьскую конференцию учителей в Уотервилле, а потом он пригласил Сару к себе на домашнее спагетти. Пока готовился соус, Джонни сбегал в магазин и вернулся с двумя бутылками крепленого ягодного вина. На Джонни, сообщавшего всем, что идет в ванную, это было очень похоже: его отличала удивительная непосредственность.

После ужина они смотрели телевизор и обнимались. Бог знает, чем бы это закончилось, не приди к нему неожиданно пара приятелей из университета с петицией факультета о свободе преподавания. Они просили Джонни посмотреть ее и высказать мнение. Он выполнил просьбу, хотя и не так охотно, как обычно. Заметив это, Сара втайне порадовалась. В паху у нее сладко заныло, и она с удовольствием констатировала появление неосуществленного желания, и в тот вечер под холодный душ не встала.

Сара отвернулась от окна и подошла к дивану, на который Джонни бросил маску.

– С Днем всех святых! – хмыкнула она.

– Что? – переспросил Джонни из ванной.

– Я сказала, что уеду одна, если ты не поторопишься.

– Выхожу.

– Давай!

Сара провела пальцем по маске, левая сторона которой изображала доброго доктора Джекила, а свирепая правая – жестокого Хайда. Интересно, как далеко зайдут их отношения ко Дню благодарения? Или к Рождеству?

От этой мысли Сару охватило приятное возбуждение. Джонни, совершенно нормальный и славный парень, нравился ей.

Сара снова бросила взгляд на маску: жуткая гримаса Хайда словно вырастала из приятного лица Джекила, как раковая опухоль. Нанесенная сверху флуоресцентная краска светилась в темноте.

А что такое «нормальный»? Ничем не примечательный и в общем-то никакой! Хотя нет – будь он таким «нормальным», разве ему пришло бы в голову надеть эту маску в классе и рассчитывать, что там сохранится порядок? Как ребята могут называть его Франкенштейном и при этом уважать и любить? И что такое «нормальный»?

Если он захочет провести со мной ночь, я, наверное, соглашусь.

При этой мысли на душе у Сары потеплело, будто она вспомнила о доме.

– Чему ты улыбаешься?

– Ничему. – Она бросила маску на диван.

– Нет, правда… Чему-то приятному?

– Джонни! – Сара положила руки ему на грудь и встала на цыпочки, чтобы поцеловать. – Есть вещи, о которых не говорят. Поехали!

Они задержались в вестибюле, пока Джонни застегивал куртку, и взгляд Сары снова скользнул по плакату «Забастовка!» со сжатым кулаком на пылающем фоне.

– В этом году студенты снова выйдут протестовать, – пояснил он, проследив за ее взглядом.

– Из-за войны?

– На этот раз не только. Вьетнам, призыв резервистов и расстрел в Кентском университете всколыхнули многих. Сомневаюсь, что когда-нибудь раньше в аудиториях сидело так мало тихонь.

– Это ты о ком?

– О тех, кто думает только об учебе, кому наплевать на систему, лишь бы она обеспечила им годовой доход в десять тысяч долларов. О тех, кому ни до чего нет дела и кого волнует только собственная шкура. Но их времена прошли. Люди проснулись. И грядут большие перемены!

– Тебе это так важно? Даже после диплома?

Он выпрямился и расправил плечи.

– Мадам, я – Смит, выпускник Университета Мэна 70-го года. Плоть от плоти старого Мэна.

Сара улыбнулась:

– Ладно, пошли. Я хочу покататься на аттракционах, пока их еще не закрыли.

– Отлично! – Он взял ее за руку. – У меня как раз за углом припаркована твоя машина.

– И еще у тебя восемь долларов! Нас ждет чудесный вечер.

Несмотря на затянутое облаками небо, дождя не было, и для конца октября погода стояла довольно теплая. Сквозь облака пробивался месяц. Джонни обнял Сару за плечо, и она прильнула к нему.

– Знаешь, Сара, я постоянно думаю о тебе, – вдруг произнес он, как бы между прочим. Но именно «как бы». Ее сердце замерло, а потом сильно забилось.

– Правда?

– Наверное, этот Дэн причинил тебе много боли, верно?

– Не знаю, – призналась она.

Мигавший желтым светофор в квартале за ними отбрасывал на тротуар длинные тени.

Джонни, казалось, размышлял над ее ответом.

– Я бы не хотел причинить тебе боль.

– Знаю. Но, Джонни… пусть пройдет время.

– Да, – согласился он. – Время. Надеюсь, оно у нас есть.

Потом Сара не раз вспоминала эту фразу, но еще чаще она звучала в ее снах, уже пронизанная невыразимой болью и чувством потери.

Они обогнули угол, и Джонни подержал дверцу, пока Сара усаживалась. Затем обошел машину и сел за руль.

– Замерзла?

– Нет, вечер сегодня теплый.

– Это верно, – сказал он, и машина тронулась.

Ее мысли вернулись к нелепой маске. Глаз Джонни в большой глазнице удивленной половины лица доктора Джекила.

– Послушай, вчера я изобрел отличный коктейль, но вряд ли его станут подавать в барах.

С этой половиной маски все было в порядке, потому что за ней угадывался Джонни. Но половина Хайда внушала Саре непреодолимый ужас. За щелкой глаза мог скрываться кто угодно. Даже Дэн.

К тому времени, когда они добрались до ярмарки, там, в темноте, переливались мигающие светом гирлянды, и длинные неоновые спицы «чертова колеса» взмывали вверх и опускались вниз. Сара уже не думала о маске. Она приехала со своим парнем, и впереди их ждал чудесный вечер.

Они прошли по центральной аллее, держась за руки и почти не разговаривая, и Сара снова почувствовала себя маленькой девочкой, которую привезли на ярмарку. Она выросла в Саут-Пэрисе, небольшом городке с бумажным комбинатом, и самая крупная ярмарка округа устраивалась во Фрайбурге. Для Джонни, чье детство прошло в Паунале, таким местом, наверное, был Топшем. Но все эти ярмарки походили одна на другую и с годами почти не менялись. Паркуешь машину на грязной стоянке, платишь два доллара при входе и, оказавшись внутри, уже чувствуешь запах горячих сосисок, жареного лука и перца, бекона, «сахарной ваты», опилок и сладковатый аромат конского навоза. Слышишь металлический лязг цепной передачи на детских американских горках, прозванных «Полевая мышь», глухие хлопки выстрелов в тире. Из динамиков, расставленных по кругу в большой палатке, доносится металлический голос ведущего, который выкрикивает номера игрокам в бинго, сидящим за длинными столами на складных стульях, позаимствованных в местном похоронном бюро. Рев рок-н-ролла сливается с органом. Зазывалы уговаривают всех не пожалеть двадцати пяти центов на два выстрела и при попадании выиграть приз – набитую опилками собачку. Все здесь как раньше, в детстве, и ты снова превращаешься в охваченного азартом ребенка, которого так легко завлечь и одурачить.

– Сюда! – Сара остановилась. – Вот этот аттракцион! Хочу на «Хлыст»!