Слегка нахмурившись, она толкнула дверь. В квартире было совсем темно, если не считать чуть заметных отблесков от светофора, мигающего желтым чуть выше по улице. Мебель отбрасывала на стены черные тени.

– Джонни?

Решив, что перегорели пробки, Сара сделала осторожный шаг, и из темноты, прямо перед ней, вдруг возникло жуткое лицо из ночного кошмара. Оно светилось каким-то потусторонним зеленым светом. Один широко открытый глаз смотрел на нее со страхом и болью, второй, прищуренный, пялился плотоядно и зловеще. Левая половина лица – та, что с открытым глазом, – с виду казалась нормальной, зато другая, перекошенная, не походила на человека: из-под толстых губ торчали кривые зубы, и они тоже светились.

Испуганно вскрикнув, Сара отшатнулась. Но тут включился свет, и она поняла, что находится в квартире Джонни, а не в загробном каземате: на стене фотомонтаж с Никсоном, торгующим автомобилями, на полу – плетеный коврик, сделанный матерью Джонни, и пустые бутылки, превращенные в подсвечники. Лицо перестало светиться, и Сара догадалась, что это дешевая маска на Хэллоуин. В открытой глазнице блестел голубой глаз Джонни.

Он стянул маску и весело улыбнулся:

– С Днем всех святых, Сара!

Ее сердце бешено колотилось. Джонни не на шутку напугал ее.

– Очень смешно!

Она повернулась к двери. Ей не нравилось, когда ее так пугали.

Джонни остановил Сару.

– Извини. Я не хотел напугать тебя.

– Думать надо! – Сара смерила его холодным взглядом, но злость уже проходила. Дело в том, что она не могла долго сердиться на Джонни. Сара не знала, любит ли Джонни, но не могла долго таить на него обиду или злиться. Сама мысль, что кому-то удавалось долго дуться на Джонни, показалась ей такой нелепой, что Сара невольно улыбнулась.

– Вот и славно! А то я уж решил, что ты собираешься меня бросить, приятель.

– Я – не приятель!

Он окинул ее взглядом.

– Я заметил это.

Джонни имел в виду ее просторную меховую шубку из искусственного енота или чего-то столь же сомнительного, и его простодушная откровенность снова вызвала у нее улыбку:

– В таком наряде не видно.

– А мне еще как видно!

Джонни обнял и поцеловал Сару. Сначала она не хотела отвечать на поцелуй, но, конечно же, ответила.

– Извини, что напугал тебя. – Он шутливо потерся носом о ее нос и, отпустив, взял маску. – Я подумал, тебе понравится. Хочу появиться в ней в пятницу в школе.

– Джонни, ты же сам провоцируешь нарушение дисциплины.

– Как-нибудь справлюсь. – Он усмехнулся. – И, черт возьми, не без оснований!

Сара каждый день приходила в школу, нацепив большие «учительские» очки и стянув сзади волосы в такой тугой пучок, что они, казалось, пищали от боли. В разгар лета она носила юбки почти до колен, тогда как у большинства учениц они едва прикрывали трусики. Сару это возмущало, ведь ее ноги были куда красивее. Она рассаживала учеников в алфавитном порядке, что – хотя бы по закону больших чисел – должно было развести главных смутьянов в разные стороны, и решительно отправляла нарушителей порядка к заместителю директора. Сара справедливо полагала, что тот должен отрабатывать пятьсот долларов в год, которые ему в отличие от нее приплачивают за «воспитательную» работу. Ее работа в школе была постоянной борьбой за дисциплину против сущего бича всех учителей-первогодков, именуемого Хулиганством. Особенно тревожил Сару своеобразный «суд присяжных» – общественное мнение учащихся, оценивавших всех новых учителей. В отношении ее они вынесли не слишком лестный «вердикт».

Джонни, казалось, не имел ни одного из тех свойств, которыми должен обладать хороший учитель. Он постоянно витал в облаках и неторопливо перемещался из класса в класс, часто опаздывая на урок из-за того, что с кем-то заболтался на перемене. Он позволял ребятам сидеть, кому с кем хочется, поэтому запомнить, кто где расположился, было невозможно, и хулиганы неизбежно группировались на задних рядах. Соверши такую оплошность Сара, она выучила бы имена учеников только к марту, а Джонни знал их назубок.

Он был высоким и немного сутулился, за что получил прозвище Франкенштейн. Джонни это не обижало, скорее, даже забавляло. Но почему-то на его уроках царили тишина и порядок, почти никто не прогуливал, а у Сары ученики постоянно сбегали с урока! «Суд присяжных», похоже, склонялся в пользу Джонни.

Еще десять лет, и ученики признают его лучшим учителем года! А вот Сару такая перспектива точно не ожидала, и она часто злилась, не понимая, почему это так.

– Хочешь пива на дорожку? Или вина? Или еще чего?

– Нет, но надеюсь, ты при деньгах. – Она взяла его за руку, решив простить. – Я всегда ем три горячие сосиски. И уж тем более на последней в году ярмарке округа.

Они собирались в Эсти – городок в двадцати милях к северу от Кливс-Миллс. Единственной, да и то сомнительной, претензией Эсти на значимость было проведение «Абсолютно последней фермерской ярмарки года в Новой Англии». Ярмарка закрывалась в пятницу, в День всех святых.

– Поскольку получка была в пятницу, с деньгами у меня совсем неплохо. Есть целых восемь долларов.

– Боже мой! – Сара закатила глаза. – Я всегда знала, что, сохранив целомудрие, обязательно встречу богатенького папика!

Джонни кивнул:

– Да, малышка, мы, сутенеры, просто купаемся в деньгах! Сейчас захвачу пальто и поедем.

Сара вдруг ощутила необычайную нежность и снова услышала внутренний голос, звучавший в последнее время все чаще и чаще: и в душе, и во время чтения, и при подготовке к урокам, и за одинокой трапезой. Этот голос походил на тридцатисекундные социальные ролики по телевизору:

Он отличный парень и все такое, с ним легко, весело, и он никогда не заставит тебя плакать. А что такое любовь? Может, она сводится именно к этому? Даже учась ездить на двухколесном велосипеде, человек обязательно падает и сбивает коленки. Это своего рода «переходный обряд». Так уж устроен мир.

– Иду в ванную, – сообщил Джонни.

– Давай. – Сара улыбнулась. Джонни из тех, кто всегда сообщает о своих естественных надобностях. Бог весть почему.

Она подошла к окну и выглянула на Мейн-стрит. На парковке возле закусочной О’Майка собирались ребятишки. Саре вдруг захотелось оказаться среди них и стать маленькой девочкой, чтобы мучившие ее проблемы остались в прошлом или, наоборот, перенеслись в далекое будущее. В университете все было просто и понятно. Там даже преподаватели жили в неведомой Нетландии, где могли оставаться вечно юными членами команды Питера Пэна и никогда не взрослеть. А Никсон, или Агню[4], на роль Капитана Крюка[5] всегда найдется.

Сара познакомилась с Джонни только в сентябре, когда они начали преподавать в одной школе, но знала его в лицо еще по лекциям в университете. Они посещали их вместе, и там Сару приняли в тайное студенческое братство «Дельта-Тау-Дельта». Джонни был полной противоположностью Дэну. Тот, очень красивый, язвительно остроумный и непоседливый, отчего Саре всегда становилось немного не по себе, много пил и проявлял безудержную страсть в постели. Иногда, выпив, Дэн становился злым и жестоким. Она никогда не забудет того памятного вечера в бангорском ресторане «Латунные перила». Мужчина за соседним столиком подшутил над чем-то, сказанным Дэном о футбольной команде университета, и Дэн осведомился, не желает ли тот отправиться домой со свернутой шеей. Мужчина, на вид лет сорока, извинился, но Дэн не успокоился. Напрашиваясь на драку, он начал отпускать колкости по поводу спутницы мужчины. Сара взяла Дэна за руку и попросила уняться. Он стряхнул ее руку, и в его серых глазах появилась странная пустота, отчего слова у Сары застряли в горле. Потом Дэн вышел на улицу с мужчиной и страшно избил его. Он бил его до тех пор, пока тот не начал кричать. Сара никогда раньше не слышала, как кричат от боли мужчины. Это было ужасно. Им пришлось быстро уехать, потому что бармен, увидев, что происходит, вызвал полицию. Она точно отправилась бы домой одна.