– Живут же как белые люди…

Проглатывая слюну, Ленка Соркина явно говорит чужими словами. Та чувствует её взгляд (с той стороны стекла он кажется особенно тяжёлым), свою власть, оборачивается и зовёт Яну домой. Учить уроки. Янка – отличница, ей не нужны приказы, но все ж понимают, что сегодня тёть Люда – королевишна, вот она и ставит, почти обязана поставить эффектную точку своего прохода мимо, а про уроки учить – просто к слову пришлось.

…Маруся, две Лены, Янка с четвёртого, тихие близняшки Зайцевы, для толпы – Васины подружки по играм, позволяющим близко подойти к чужой жизни или же приблизить её к самому лицу, чтобы с близкого расстояния рассмотреть в деталях.

Кое-что Вася, между прочим, уже понимает. Дорос. К примеру, чем человек недоступней (закрытей), тем интересней. Хотя бывает и наоборот: девочка держится букой, воображает бог весть какие тайны, хотя на самом деле ничего из себя не представляет.

У Васи в классе полным-полно таких мнимых тихонь. Как правило, они – троечницы, поскольку основным критерием школьной успешности (и общественного авторитета) в пространстве советского равенства считается учёба. Отличницы выглядят краше одноклассниц – они и ухожены больше, и как-то странно степенны, точно знания накладывают дополнительные обязательства и осанку. А ещё они же спасти могут – дать списать, поэтому ими можно лишь любоваться. Бесконфликтно внимать.

Кажется, Лена Пушкарёва именно такая – меньше всех ростом, а учится лучше всех, почерк у неё округл, хвостики на голове торчат в разные стороны, но не озорно, а как-то осмысленно, точно слушают космос и извлекают из него питательные вещества, помогающие при подготовке домашних заданий.

Пушкарёва – самая таинственная из всех Васиных соседок: у всех девочек, так или иначе, он уже побывал в гостях. Кого-то звал во двор и был приглашен в коридор подождать, к Тургояк он проникал уже даже на кухню и в их со старшей сестрой Светой (похожа на Софию Ротару) будуар, а Пушкарёва, которая ещё и не всегда выйдет, когда её зовёшь, пустила не дальше щелочки в двери, которую прикрыла за собой её мама, тётя Галя.

Вася стоит на площадке пятого этажа (выше некуда), ждёт перед дверью, пока Лена появится, в щель сквозняком из квартиры тянут таинственные запахи чужого существования. Пахнет большими оцинкованными кастрюлями на кухонных полках, балконом, открытым в придорожную полынь, растущую с восточной стороны дома, но больше всего кошками или даже, скорее всего, хомячками, что ещё термоядернее и экстремальней.

Впрочем, может, именно эта резкая вонь (рука не поворачивается написать «запах») и привораживает, как зелье, сваренное из легендарной поебун-травы?

Первый раз Вася попал к Лене внутрь с историей, оставшейся с ним насовсем и незаметно подсвечивающей все визиты на пятый этаж невидимым, но ощутимым излучением, когда стыдливому отроку нужно каждый раз прикладывать усилие, чтобы перешагнуть не только настоящий порог, но и психологический.

Немного, что ли, не подрассчитал момент, забежав к Лене прямо после игр во дворе (попросили позвать на улицу для комплекта – играли же тогда, кажется, опять в Слепую курицу? Пушкарёва считалась в ней асом, выплывая в центр внимания под причет: «слепая курица на солнце жмурится…»), взлетел наверх, запыхавшись, а она его опять долго у двери мариновала, собираясь да прихорашиваясь, – сначала в подъезде, затем милостиво пригласила в прихожую. Вася резко захотел в туалет, причём по-большому, что добавляло конфуза, мялся в одиночестве, не решаясь уйти или протиснуться в кабинку, щёлкнуть выключателем в темноте чужого коридора (где любые звуки разносятся сильней), на незнакомой территории, хорошо ещё, что на шум его внутренних чувств не выглянули родители, ну да хоть какое-то смягчающее обстоятельство.

Поняв, что уже не держит, ломанулся в сортир, с облегчением упал на чужой стульчак (ходуном ходивший, шершавый по краям), корчась от миазмов, поначалу отгонявших запахи незнакомого отхожего места, а потом смешавшихся с ними в густую симфонию. Вместо бумаги увидел аккуратно нарезанную газету, как у многих тогда было принято, значит, надо растирать её пальцами до слома внутренней структуры листа, когда поверх типографской краски начинает проступать бархатистая сущность «Труда» или же «Советской России». Лучше, конечно, размять бумагу заранее, чтобы времени на зияющее отсутствие (разумеется, все же сразу увидят, что его нет на месте, и сразу всё поймут) ушло как можно меньше.

Вода в бачке отсутствовала. Вася жил на первом и не знал, что водопроводной тяги до пятого хватает не всегда – у Пушкарёвых это типичный бытовой момент, ничего особенного. Но для него, первача, разверзлась бездна, наступила катастрофа. Подталкивал какашки газеткой, подтирал разводы на бетонных сводах, размазывая их в туше́, наводил порядок, забыв о времени и пространстве, пока Лена не постучалась.

– Всё там у тебя в порядке?

Точно кислородный шнур скафандру перерубила. Пришлось мычать в ответ, тихариться, стараясь не производить никаких звуков, пока она по-хозяйски не пнула дверь, демонстрируя чёткое понимание ситуации, показавшееся Васе проявлением аналитического ума.

– Кастрюлю с водой возьми, пожалуйста. Иногда у нас так бывает.

Он уже не помнил, как закончил наводить порядок, почему-то стараясь тратить воду по минимуму, точно это могло хоть как-то восстановить репутацию. На шум в коридор выглянула тётя Галя с энциклопедическим пониманием во взгляде и таким же стоическим русским смирением. Поразительно, что Пушкарёвы никогда ему этот конфуз не вспоминали (даже годы спустя, за которые накопились размолвки и ссоры), словно бы тогда ничего не заметили.

Так, значит, и свёл знакомство с соседями.

Вася стоит у окна, тренируется с красной точкой на вдох и выдох. Если на девичьем выводке, табунящемся у подъезда, алеют галстуки – значит, дело происходит весной, причём после Дня пионерии, когда лучших из лучших на торжественном собрании принимали в кинотеатре «Победа» в «ряды членов». От каждого класса (их в параллели пять, Вася учится в самом последнем, «д», тогда как Маруся с Леной – в «а», и почему-то кажется, что в «а» скапливаются лучшие, сплошь будущие медалисты, в «б» определяют ребят похуже, в «в» ещё чуть слабее, в «д» же спихивают что остальным негоже) отобрали не больше десяти кандидатов, в основном отличников.

Вася тогда уже отличником не был – по всем, даже самым оптимистичным раскладам, в четверти у него вырисовывалось четыре четвёрки; а всё оттого, что первые два класса он отучился в одной школе, где был отличником, а после второго родители переехали сюда – на улицу Куйбышева (бывшую Просторную), значит, и школа у Васи вышла новая – с иными правилами и критериями, нет, не знаний, но соответствия здешней системе.

В коллектив он вписался сразу, а вот в стандарты местных учителей – не очень. Но шлейф «ударника коммунистического труда» по инерции ещё озарял какое-то время его светлый путь. Ну, или мальчиков, способных участвовать в «публичном мероприятии», из «д» класса оказалось не так чтобы много, за что его вместе с Андрюшкой Романовым (который учился ещё хуже, но был зачётным легкоатлетом и уже в третьем классе представлял район на соревнованиях повышенной важности) да вихрастым, вечно улыбающимся Гришкой Зайцевым включили в самую почётную, первую очередь. Позволили представительствовать.

Вася чувствовал себя на этом празднике добрых и честных людей слегка самозванцем. Вот и смущался немного, робел. «Перед лицом своих товарищей» был бледен. Районо откупил малый зал близлежащего кинотеатра «Победа», заполнившийся учащимися средней школы («ученическим активом») под завязку.