К счастью, долг Филомене выплачен. Сын вырос достаточно, чтобы без нее обходиться, а парализованный отец доживет свои дни в приюте под добросовестным надзором старшей сестры Марии. И когда Элинор исчезнет, апартаменты не достанутся Франциску, ведь он не имел к их приобретению никакого отношения. Сам виноват, что отказался расторгнуть брак за половину жилплощади… Так что жилье в скором времени перейдет к Диаманду, и это будет своего рода компенсация за неумелое материнство. Элинор все уладит. Жизнь в нынешнем составе и при нынешних отношениях отравляла всю семью, ну а больше всех ее – женщину с призраками благих намерений при иссякших силах и частично очерствевшем сердце.

– Ох, так поздно ты еще никогда не приходил! Не делай так больше, а то мне не по себе, когда за окном темно, а я все еще одна, – прощебетав это, Магда направилась на кухню звенеть посудой. – Иди кушать, Рамонини, я кое-что приготовила.

Рамонини… По одному слову он сразу понимал, в каком из двух полярных настроений пребывала жена. Если звучало это обращение, значит – в излишне добродушном, сочащемся нежностями. Рамон ненавидел, когда Магда называла его так, и ненавидел настроение со знаком плюс еще больше, чем то, что со знаком минус. Не к лицу Магде была эта слащавая интонация и масленый взгляд, какими она встретила его сегодня.

Атрибуты условно хорошего настроения жены всегда заставляли его испытывать неловкость, чувство вины, а в особо тяжелые с эмоциональной точки зрения дни – почти физическую боль. Говоря с ним звенящим от непонятной радости голосом, ласково наблюдая, как он поглощает приготовленный ею ужин, Магда отягощала Рамона ожиданиями, которые он не мог оправдать. Он не разделял ее веселья, не хотел слушать ее болтовню, вникать в дурацкие бытовые проблемы. Но все же, сам от того страдая, вяло подыгрывал, не в силах оборвать все разом. И сейчас предстоял еще один вечер супружеской терпимости. Боже, почему он такой слабый? Не прозвучи сигнал «Рамонини» в первую минуту, Рамон настроил бы себя на волну глухой обороны, которую затем противопоставил токсичным нападкам жены. Это давалось ему легче. В такие дни мужчина чувствовал, что вправе ненавидеть ее, не прикидываясь, будто в их семье царила идиллия. И, что самое важное, не было нужды искать источник бед в себе.

Он же не хотел скандала, истерики вместо спокойного приветствия? Разумеется, нет. Магда первая включала режим злобной дуры и вмиг забывала, что не далее, чем накануне, гладила его по голове, приговаривая, что все хорошо и что она все равно его любит. В один миг нежные эпитеты в адрес мужа сменялись самыми изощренными в своей грубости антонимами. Что за слова, слышал бы кто! Будто под личиной хрупкой, воспитанной женщины долгое время скрывался запойный грузчик из Пуэрто-де-Метрополи, который прорывался наружу, скалясь желтыми кривыми зубами и дыша перегаром. Не знай Рамон Элинор, он бы заключил, что все женщины отвратительны по сути своей, и лучше Магды ему не найти. Но нет: отвратительными были лишь десять лет совместной жизни в двух попеременных режимах, а женщины оказались разными. Элинор, в отличие от Магды, были несвойственны хищные перепады настроения, и эта стабильность в ней привлекала Рамона пуще других качеств.

Рагу было одним из немногих блюд, какие Магде удавались. Но насладиться им в полной мере не дали вызывавшие кашель благовония, коими жена любила наполнять вечерний дом. Впрочем, «кхе-кхе» мужа она поняла по-своему.

– Ой, ты что, осторожно! Я тебе, дурачку, говорила есть неспеша, а то подавишься, – промурлыкала Магда, погладив его по плечу. Рамон вымученно улыбнулся и продолжил жевать под ласковым надзором супруги, уткнув взгляд в тарелку.

Какой он слабый! Слово боялся молвить поперек, не смея нарушить созданную ею атмосферу даже простым замечанием. Рамон позволял Магде упиваться заблуждением, будто ценил все, что она делала по дому, весь уют и красоту, какие творить способны только женщины. Цветы, статуэтки и картины составляли несущие конструкции мирка Магды, по-своему милого, но ущербного. Возможно, все эти безделушки свидетельствовали о хорошем вкусе хозяйки и ее богатом воображении, но ни вездесущая растительность, ни благоухающие свечи не успокаивали и уж тем более не приносили радости. Ему. Кроме того, Рамон всегда поражался, каким образом Магда умудрялась выкраивать на них деньги из их скромного бюджета, ведь работал только он.

Что ж, пусть Магда и дальше пребывает в мире, где Рамон уже давно задыхается. Только в компании кого-то другого. Сама потом поймет, что так они оба выиграют. Она была еще достаточно молода, чтобы не терять надежды, – крест-то поставлен только на нем. Быть может, найдется некто, кто подарит Магде долгожданное чудо на три килограмма и при этом будет искренне любить обоих.

– Облепиховый пунш, – перед Рамоном возникла кружка, полная ароматной ярко-оранжевой жидкости.

– Спасибо. Люблю его. А сама уже поела?

– Немножко, – жена взяла со столешницы яблоко и со смачным хрустом нарушила его спелую плоть.

Рамон подул на свой напиток, разворошив седые локоны пара, а затем скользнул по Магде взглядом. Круглое лицо с пухлыми щеками нелепо контрастировало со стройным телом. Еще эти темные глаза-бусинки и маленький рот… Набив его яблоком, Магда стала похожей на хомяка. Да, Элинор была красивее. И умнее, чего уж там…

– Я тут подумала, – сказала жена, наконец, дожевав. – Отчего бы нам не купить домик на юго-западном побережье?

Рамон опять закашлялся, но на этот раз не от благовоний.

– Домик? Магда…

Она с улыбкой прикрыла глаза и успокаивающе погладила его по ноге:

– Не волнуйся, я знаю, сколько это стоит. Но ведь я могу взять себе подработку. Помнишь, четыре года назад я ненадолго устроилась к цветочнице? Сколько всего мы купили благодаря этому!

Мужчина кивнул, хотя не помнил, чтобы от этой ее «работы» был толк. Разве что, под «много всего» она имела в виду декоративное барахло или пару новых тарелок…

– А, кроме того, я же помню, что ты завел привычку откладывать понемногу, – в улыбке супруги появилась тень превосходства.

– Откладывать? Когда это? – в нарастающем смятении Рамон отхлебнул слишком много и обжег язык.

– Ну, что ты склеротика включаешь? – Магда нетерпеливо постучала пальцами по подлокотнику. – Я же находила несколько раз твои… назовем их сбережения. Сто альберов тут, пятьсот там. Но почему-то ты мне ничего не говорил.

Помедлив, Рамон посмотрел ей в глаза:

– Я решил откладывать на случай каких-либо неприятных неожиданностей. Вот, например, «Клементину» разобью однажды – будут нам деньги на новый автомобиль. Или заболеет кто из нас – вот, пожалуйста, сумма на лечение в хороших клиниках. Но до того времени эти деньги трогать нельзя. Потому я тебе и не говорил. Чтобы не было искушения. Прости за это, – он понаблюдал за лицом Магды, пытаясь понять, насколько правдоподобной она сочла эту информацию. В конце концов, отчасти это была правда: вначале Рамон действительно откладывал на черный день. Но потом появилась Элинор, а вместе с ней в жизнь ворвалась жажда перемен; начались поиски их гнездышка, «оазиса», который, понятное дело, требовал вложений. Так что к данному моменту двадцать тысяч альберов были спрятаны в корпусе императорского пансиона, ожидая своего часа. И предназначались они вовсе не Магде. Черт, как теперь объяснить, почему никаких сбережений не осталось?

Жена будто бы смягчилась, дослушав его.

– Ну, хорошо. Копил ты на всякий случай. Чем покупка домика – не случай?

Рамон отчетливо видел, как заблестели ее глаза. Она достала из сумочки разномастные буклеты и обмахнулась ими, словно веером, а затем обмахнула и мужа.

– Бриз, сладкий бриз, ты чувствуешь его? В Желтой бухте как раз такой. А еще ласковое солнце и такие растения, какие мы с тобой только в синематеках7 да журналах видели!

– Магда…

– Разве мы с тобой не заслужили? Зимой можно было бы уезжать туда на месяц. И пока все тут будут кутаться в пальто, мы на шезлонгах в одних купальных костюмах…