Закрыв за собой решетку, женщина нажала на кнопку с цифрой одиннадцать. Какие-то отморозки выковыряли двенадцатый этаж. Что ж, она давно разобралась, что за контингент проживал в подобных блоках сектора. Таких, как она, – кто совестливо жертвовал своим временем и силами, отдавал все и просил минимум, кто никому не портил жизнь – было тут меньшинство. А вот безработных, никчемных и беспомощных проживало великое множество. Зачем они существовали? Они не приносили никакой пользы. И, тем не менее, имели все то же, что и Элинор.

Так чего ради она оставалась другой так долго? Эти люди злы, бедны, несчастны – она тоже. Они жили в самых убогих резиденциях – почему же никто не допускал мысли, что она могла быть достойна лучшей жизни? Рамон сказал все правильно: никто им таковую и не даст, если сами не начнут действовать. В другом месте, разорвав все бесплодные связи с пустыней.

На пятом уровне лифт остановился. Зашел пришибленного вида мужчина с глазами, смотрящими в разные стороны. Он улыбнулся, сделав явной нехватку двух верхних зубов, и закивал Элинор.

– А, вы тоже ехаете. Здрасьте.

– Добрый вечер, – нехотя выдавила Элинор, смотря не на чудного попутчика, а себе под ноги.

– Я – наверх, – поделился он. – А вы на какой?

– Одиннадцатый. Нажмите свою кнопку, пожалуйста, и поедем, – женщина рискнула на секунду поднять глаза. Не такой уж и безобидный: при легкой умственной отсталости можно много чего сделать.

– Какую кнопку нажать?

Улыбка незнакомца была вполне осознанной и неприятной. Он на шаг приблизился, так что косые глаза оказались всего в полуметре. В уголке губ Элинор заметила струйку слюны.

– Никакой. Я выйду здесь, – она боком протиснулась к выходу, одной рукой открывая дверцу, а другую выставив ладонью вперед, чтобы избежать любого контакта.

– А вам не надо наверх? – улыбка слегка поблекла – мужчина соображал. Он шагнул было вперед, но Элинор успела захлопнуть решетку и отпрянула, боясь поворачиваться спиной.

– Нет, нет, я ошиблась. Всего доброго, – лицевые мускулы сопротивлялись, когда она попыталась изобразить улыбку. Говорить стало трудно, будто ядовитое насекомое впрыснуло ей в том лифте парализующий яд. И даже после того, как тревожный попутчик уехал, филомене стоило немалых усилий взять себя в руки. Слишком много брезгливого страха и неприязни сгенерировали в ней за десять лет это замкнутое пространство, где людей едва ли меньше, чем кирпичей в стенах. Дом должен быть для человека спасением, убежищем, которое обволакивает спокойствием и верой в хорошее – Элинор в этом смысле можно было считать бездомной. Дверь, ключ от которой она мусолила в кулаке, скрывала пустоту, куда возвращаться ее обрекали обязательства и еще живое, хоть и на грани коллапса, чувство долга.

Замок опять заедал, отвечая на поворот ключа тугими щелчками. Следом – скрип двери. Определенно, назрела необходимость вызвать мастера из сервисной антерпризы.

Непроходимую тьму миниантрэ6 разрезала узкая полоса света с кухни. Пару ей составлял запах жареных колбасок. И – как будто этого было недостаточно, чтобы дать ей понять: Франциск уже дома – в разных концах комнатушки валялись, вольно раскинув шнурки, два его ботинка. Элинор переступила тот из них, что лежал прямо перед дверью, и разулась сама. Ничего, пусть разбрасывает. Когда-то она просила его ставить обувь аккуратно, на этажерку, как делала это сама. Затем смирилась и стала молча убирать за ним. А теперь ей наплевать… Пусть делает, что хочет. Недолго осталось ему издеваться над ней. Она перешагнет его, как вонючие пыльные ботинки, и пойдет спокойно далее, даже не подумав обернуться.

Дверь женщина закрыла аккуратно, но замок предательски щелкнул.

– Элинор.., – донесся из дальнего дормитория скрипучий полустон отца. Услышал. При этом звуке она зажмурилась и спрятала лицо в ладонях, словно надеясь таким образом исчезнуть или хотя бы спрятаться. А ведь все равно придется идти для обтирания и прочего… И чтобы еще раз послушать, как он сожалеет, что был ей плохим отцом. Взрастил бы он в себе горькие плоды раскаяния, не находись в беспомощном состоянии, выдавил бы мольбу о прощении? Теперь Элинор хотелось оставить этот вопрос без ответа. И, выбирая меньшее из двух неудовольствий – то есть, сперва вытерпеть несколько минут в обществе мужа – она зашла в кухню.

– Добрый вечер, – бросила Элинор, мельком взглянув на массивную фигуру за столом. Франциск соскребал остатки ужина с тарелки и в ответ что-то промычал, не поднимая головы. Молока не осталось, и купить – не купила… Что ж, вода тоже сойдет. Даже в этом пустом доме от жажды не умрешь… Если еще хочешь жить, конечно.

– Диаманд не вернулся?

– Нет. Он пришел ночью на пару часов, а под утро снова убежал.

Элинор вздохнула:

– Я не видела его четыре дня. И где он пропадает постоянно?

– Да нигде. У него уже своя жизнь, друзья.

– Ему четырнадцать лет! Какая своя жизнь, Франциск? Это ненормально, что он совсем не бывает дома.

– Ну, поговори с ним, раз так думаешь.

– Ты же знаешь, что я пыталась неоднократно, но он… Я не имею на него никакого влияния. Вот к тебе он хоть иногда – да прислушивается.

– Хе, я-то не вижу проблемы, так зачем мне с ним говорить? Он почти взрослый парень. Пусть шишек набивает, учится жизни. Оставь его в покое, и меня тоже.

– Ясно. Твоя позиция все та же, и мне не пробиться сквозь безразличие. Ладно бы оно предназначалось лишь мне, но ты и сына предоставляешь самому себе и улицам! Я только молюсь, чтобы он не влип во что-то серьезное. Ох, что это я, в самом деле. Еще один бессмысленный разговор. Скорее, даже монолог…

– Вот именно, – согласился муж. В короткой паузе голос радиоведущего надрывно прорвался сквозь помехи, едва не заставив Элинор поморщиться.

– Будь добр, сделай потише. Я смертельно устала за эту смену, – в ее голосе не было ни злобы, ни раздражения – только полная достоинства вежливость. Годы тренировки сделали свое дело, хотя в последнее время ей было все труднее сохранять спокойствие в присутствии Франциска.

– Ну, убавь. У меня руки заняты.

Прежде чем налить себе воды, Элинор обернулась: этот невыносимый человек неспешно вытирал рот бумажной салфеткой, держа в другой руке нож. Острием к верху. С каменным лицом она прошла к окну, отдернула занавеску и повернула регулятор громкости у стоявшего на подоконнике приемника, сведя хриплые потуги до приглушенного шепота.

– Ты, конечно же, не купил мясо и овощи? – спросила Элинор, бегло изучив содержимое холодильника.

– Забыл, – пожав плечами, буркнул Франциск и бросил скомканную салфетку в мусорное ведро возле мойки. Вернее, целился туда, но салфетка не долетела и упала на пол, без того уже изобилующий мелким мусором.

– Эх, чутка не хватило! – он с досадой причмокнул и со скрипом отодвинул табуретку, чтобы встать.

– Я поднимусь поужинать к Софии, в таком случае, – сообщила женщина. – А завтра тоже забуду пройтись по магазинам.

– Как хочешь, – бросил Франциск через плечо на выходе с кухни. – Я вообще могу есть на работе, раз на то пошло.

– Свинья! Пародия на мужа! – прошипела Элинор себе под нос. Теперь, когда он не мог ее видеть, она почувствовала, как ее лицо исказилось в отчаянной злобе. Если бы она не была такой покладистой и верной идиотским, изжившим себя принципам в те времена, когда неведомая сила толкнула ее в объятия этого человека… Вспышка страсти, придуманные на пустом месте перспективы, яркие краски, которыми она рисовала картины совместного счастья – все это привело ее туда, где она была сейчас. Если бы не проникшее в нее по глупости семя, у нее было бы больше времени разобраться во Франциске, да и в себе тоже. Но, вопреки всему, что творилось в ее душе тогда, Элинор родила… А ведь дети чувствуют, когда их не хотят, не ждут и видят в них только орудие расплаты за ошибки бездумной юности. Неудивительно, что Диаманд ее ненавидел. Даже к этому животному, что приходилось ему отцом, он тяготел куда больше, хотя что тот сделал для сына за четырнадцать лет?