– Что ж, тогда нашему наивному приключению конец… Мне так жаль, просто невыносимо, Рамон. Но я вижу, что мне не достучаться до тебя, не переубедить. Я оставлю тебя наедине с оазисом, а сама вернусь в город. Быть может, мы еще встретимся, и – кто знает.... Береги себя.

Рамон позволил ей обнять себя, но сам не поднял рук, не обхватил за талию, как в прежние времена. Он сдерживался из последних сил. Это была пытка похуже каленого железа. Его бросали, его оставляли наедине с толпой смуглых, посреди осажденного оазиса прямо в данную секунду, и он не мог ничего поделать. Он не мог предать собственное решение, отказаться от судьбы. А это была судьба, несомненно. Но Элинор? Рамон до последнего верил, что и она была в его будущем, где триумф покоя и гармонии нежно расправил бы крылья над высотками самого грандиозного сектора Гранд-Леонарда, который охранял бы их взаимопонимание, их уникальную, уединенную любовь. Но нет. Ему не суждено иметь все сразу. Наверное, это нормально, наверное – справедливо, просто он еще не мог постичь все хитросплетения высшего замысла. Когда-нибудь поймет, обязательно.

Сейчас же он всего лишь застыл на месте и морщился. Словно тысячи ядовитых жал вонзились в тело, а тысяча первым был ее взгляд… Как бы Рамон хотел ее прямо сейчас возненавидеть, оттолкнуть, спустить по лестнице головой вперед и кинуть вдогонку платья и косметику. Но он даже этого не мог. Слабость, старое проклятье, окутала его под прикрытием нестерпимой боли.

– Ты поможешь мне собрать вещи? И, конечно, я была бы тебе очень благодарна, если бы ты проводил меня через канализацию обратно, – Рамон вырвался из нежных объятий и ответил, скосив глаза на пустую стену:

– Нет нужды идти через коллектор. Вольноходцы выпустят тебя через ворота. Ты их только попроси разрезать…кхм… Прости, у меня дела наверху, – и он поспешил к лестнице на крышу.

– Рамон! – окликнула она его.

– Всё, Элинор, всё. Собирай вещи и исчезни, прошу тебя. Счастливой новой жизни в комфорте!

Мужчина вновь услышал свое имя, будучи почти у люка, но не обернулся, не отозвался. Необходимо было как можно скорее с этим покончить. Там, наверху, на секунду или две им овладел яростный порыв: разбежаться, перелететь через невысокое ограждение и камнем ухнуть вниз, прямо на бетонный двор. А потом Рамон вспомнил, где находился, пробежал взглядом по пейзажу, который, он был уверен, никогда ему не надоест. Элинор… Что теперь с нее взять. Она не поняла это место, не смогла полюбить его, а значит, была его недостойна. Выходит, и самого Рамона она тоже недостойна?

Ушла. Зато теперь ему никого не придется убеждать, никому не надо угождать, кроме себя. И он может сосредоточиться на любви к каждому окну, каждой колонне, каждому кирпичу, исследовать все, создать себе новое жилище.

Вольноходцы тоже когда-нибудь уйдут вслед за предавшей его женщиной, как ушли охранники. А значит, рано или поздно, он станет единственным хозяином сектора. Он наведет порядок собственноручно, чтобы наслаждаться им день за днем, год за годом.

– Оазис, – крикнул Рамон и почувствовал, как притупляется боль, а взамен по коже начинают разбегаться приятные мурашки. Слово обладало целительной силой, как и виды перед ним. – Оазис!

Шипение открывающейся бутылки пива – самый приятный звук за день. Холодное, бодрящее… Оно всегда успокаивало, если потреблялось в небольших количествах. Однако за последние пару часов это была уже третья бутылка в четыреста миллилитров. Рекорд, пожалуй. Диаманд залпом выпил сразу треть, а то и больше, чему виной – вымотавшая его жара. Только к текущему моменту солнце спряталось за окружавшими небольшой беговой стадион высотками. И возник легкий ветерок. А от вод канала прохлады не было, хоть убей.

Диаманд еще одним глотком прикончил бутылку, поставил на бетонный пол и откинулся на спинку сиденья. Отсюда, с верхнего ряда трибуны, вид был неплохой. Стадион стоял посреди искусственного острова в самом широком месте канала, а на противоположном берегу раскинулась набережная с аттракционами, палатками мороженщиков и всяческих торговцев. Через дорогу – среди множества дорогих резиденций и магазинов – высилось здание отеля. Он-то и был интересен. Сумерки приближались, и с их приходом отель превратился в объект развлечения.

Томислав все рассказывал, шутил. Диаманд особо не слушал, но и не останавливал: болтовня трусоватого, но, в общем-то, неплохого паренька его в этот раз не раздражала. Он позволял ему таскаться за собой, проводить с собой время и называть просто Диам. Простой, понятный Томислав, чего не сказать о подавляющем большинстве… Что в регульере, что на улицах – везде его ровесники были одинаковыми: следовали моде, слушали дурацкую слащавую музыку, сбивались в стаи по интересам. Стоит кому-то одному выделиться из стаи – и все, затравят. Называют себя бунтарями и тут же создают шаблоны, высмеивают правила, но сами по ним живут. И при этом каждый из них считал и будет считать себя уникальным. Идиоты. Ни мозгов, ни характера, чтобы хоть попытаться жить иначе.

– Амди, а ты…, – Томислав, едва открыв рот, получил затрещину.

– Я тебя предупреждал. Никаких «Амди»!

– Да, извини. Хотя мог бы и помягче реагировать. Я-то тебе плохого не желаю никогда, и не издевки ради так…

– Я знаю, кто ты и чего. Хватит. Меня зовут Диаманд. Диам – на крайняк.

Томислав кивнул, поджав губы. Обиделся, черт бритоголовый. Но, зная нрав старшего товарища, не рисковал это подчеркивать. Старая тактика – молчать.

– Ну, говори, чего хотел. Только за языком следи.

Парень подулся для эффекта, а потом спросил, стараясь, чтобы голос звучал легко – как до применения против него воспитательной меры:

– Ты пойдешь завтра на эту… как ее, встречу с комитетом?

Диаманд не ответил. Томислав решил попробовать еще:

– Я к тому, что у тебя теперь будут собственные апартаменты. Мало кому так везет в шестнадцать лет. Только достиг возраста полноправия, и сразу…, – Диаманд хмыкнул. – Что, не пойдешь, значит? Тебе же надо подписать бумаги, принять во владение…

– Плевать я хотел на это владение. Оно не мое. Пусть таким и остается.

– Но ведь с отцом тебе жить не очень нравится? А тут ты мог бы от него съехать.

Диаманд ударил пяткой спинку сиденья, стоящего рядом ниже, и сосредоточенно вслушался в характерный треск пластика.

– Что, бритый, поговорить не о чем больше?

Друг спешно закивал и выставил перед собой ладони:

– Все, все, я понял.

С минуту они сидели молча: назревшая буря утихла без особых последствий.

– Темнеет, – заметил Томислав.

– Начинает, – кивнул Диаманд.

Действительно: табло над беговыми дорожками показывало без двадцати девять. Пронзительный свисток тренера разогнал команду бегуний из молодежной сборной по раздевалкам. Были среди них и годные к употреблению – Диаманд со своей дальнозоркостью ошибиться не мог. Но в этот вечер девицы были ему не интересны. Не то настроение. Хотя… Высокая темненькая, покинувшая поле одной из последних, хорошо сложена… Но нет, не сегодня. К тому же, они часто тут тренируются. Никуда не денется.

– Гляди: вон, кажется, Манюр с Рихардом, – Диаманд проводил взглядом потенциальный объект и лишь после обернулся к Томиславу.

– Что? – он не знал, послышалось ему, или друг просто решил пошутить: манюром обычно называли удобрения и им подобное.

Бритый указал рукой в сторону пешеходного моста, что соединял остров с набережной. По нему вразвалку, растопырив локти, шел здоровяк Рихард и с ним – нескладный рыжеволосый.

– Кто такой?

– Манюр, говорю же. Да, знаю, странно. Но это прозвище, а как зовут его, я и сам не в курсе. Помнишь, в дистракционной Хавьера к нам подсел, предлагал подработку у его брата?

– Вспомнил. Я тогда еще сказал ему идти на хрен. Зачем Рихард притащил этого идиота? – Томислав помялся. – Говори, – потребовал Диаманд.

– Рихарду понравилось наше маленькое развлечение в тот раз. Он предложил серьезно поиграть.