О нет. Никто не испугается. Никто ничего не изменит. Им всё также будут подавать на блюдце честь. С ними будут говорить на английском, им посчитают калории в десертах, им продолжат делать подарки, за которые они бы имели смелости расплатиться. Им купят появление на вечернем шоу. Больше им ничего не захочется. Их имена навеки будут вписаны в пригласительные билеты – иной литературы им читать не будет положено. Все их стремления закончатся в банках.
Но я порву их недостойные паспорта и пожелаю покинуть эту планету как можно скорее, запуская свой пробный механизм наплевательского отношения к общественным последствиям индивидуальных поступков в отдельно взятом социуме. Я с радостью, узнаю, что обретаю временное убежище под куполом общественного осуждения, потому что в то время, как все остальные будут решать вопрос о моей вменяемости, я смогу смело выйти за кофе. За пустым шумом реальных поступков слышно не будет.
А потом я проснусь в холодном поту и пойму, что так ничего и не сделала, потому что в борьбе за призрачное равенство, побеспокоилась о целостности лакированного паркета в собственной квартире, на которую заработала, ничего толком не сделав, и обманув весь мир в своей избранности на подсвеченных ночью плакатах социально-коммерческой рекламы счастья за миллион долларов.
Вместо этого я пойду к дантисту и отбелю свои идеальные зубы. Я куплю самую красную помаду. И я буду, возможно, самым настоящим Питом Доэрти, потому что Пит Доэрти – это моё второе имя. И я заставлю, каждого, ничего не решающего представителя этой планеты поверить, в то, что моя жизнь удалась. Я буду улыбаться ещё ярче и менее искренно, потому что улыбаться – социально безопасно. Я празднично открою вечером бутылку красного вина и не приглашу никого отмечать торжественное разочарование в собственной жизни. Я заставлю весь мир ненавидеть себя, за то, что он потерял доступ к моральным падениям жизни. Я лишу всех вокруг удовольствия наблюдать за внутренними скитаниями моего сознания, и в безводном пространстве собственного дна выброшу из головы все проблемы, без излишнего удовольствия общественного порицания, выйду на улицу и скажу “au revoir” своему другу – Питу Доэрти, куплю билет в Огайо – в середину никуда, где тихо и смирно про меня все забудут и ровным строем перестанут писать письма с вопросами по поводу приемлемости моих жизненных устоев, предварительно не ознакомившись с ними. Вот это будет жизнь! Вот это будет выбор! Вот это будет удар по судьбе и тому сомнительному счастью, на которое она нас ежедневно уговаривает, ласково пересчитывая купюры над ухом, которые мы ей с гордостью вернём, отвергнув очередной аванс на счастье. За которое, она, не найдя более других предложений для нас, закрутит нас в водовороте несвязанных событий, которые мы непременно будем складывать в единую мозаику, потратив немало времени своей драгоценной жизни.
Потом мы опомнимся и от души вновь пошлём всё к чёрту, отметив это в очередном баре в одиночку. Наутро откроем глаза с раскалывающейся болью правды в голове, и непременно убедимся, что смысл всего происходящего мы давно уже потеряли. И похвалив себя за очередное умозаключение, достойное премии неназванного имени, зальём в стакане аспирин и опять забудем о реальности на пару дней. И так, оставляя отпечатки своих больших пальцев на стеклянных стаканах барных наборов, мы подарим свои никчёмные истории православным посетителям рая отчаянного подразделения, которые купят их, не оставив чаевых, и не раскрыв смысла кинут на растерзание потокам нефильтрованной воды посудомоечных машин промышленного потребления. И пока стакан не разобьётся на осколки, слишком мелкие для транслирования информации о наших грехопадениях на аудиторию 18+, стереть этот порочный круг равнодушия до проблем другого вряд ли получится. Господи, хоть бы так.
Я вчера их изрядно разозлила. Всех. Всех этих посланников переевшего рая, напившись в местном баре, и не спев им Бритни Спирз в караоке. Вместо этого я долго и настойчиво рассказывала им о том, что каждый из них пишет мне о другом в директ ближе к полуночи, и не получив хоть какого-то интерактива, я уверенно и громко прокричала в где-то найденный микрофон, перед тем как упасть со стула: «Gentlemen, you are committing a vulgar outrage». По-моему, я не успела сказать ничего, из того, что могло бы быть им неизвестно. Наоборот. Я искренне старалась содействовать упрощению их визового решения для въезда в жизнь. Почему-то люди всегда обижаются на того, кто осмеливается сказать правду, о которой все и так знают, поэтому сегодня они лишь кивали, признавая возмутительность моего присутствия в их отшлифованной Пэйдж Сикс жизни.
Вчера был мой день рождения. А мне даже не сделали скидки. Кто-то по телевизору слишком часто говорил о двойных стандартах. Как же прекрасна была моя жизнь на пять минут вчера вечером, но сегодня её за двадцать седьмой год подряд в двадцать шестой раз уничтожили. Я бы завещала все свои платяные шкафы тому, кто бы мне хоть раз в жизни сказал, что завтра открывать глаза и смотреть в лицо этому миру совсем необязательно.
Утренний ветер не находил в себе тяги к отдыху: он прекрасно развлекался, дуя на мою третью чашку кофе и изредка разбрызгивая по моей спине соль океана. Мне кажется, он просто хотел лучше понять людей, а они его предпочитали игнорировать, упиваясь Воздухом Сержа Лютена, прочно впитавшегося в свежелакированное дерево, наспех приобретённое в пластмассовом виде в Китае.
Мир продался за подделку. За хорошо упакованную подделку. За бижутерию, бережно завернутую в монограммную бумагу корпоративного парфюма, коробку, перевязанную лентой с именем чьего-то почтенного западноевропейского дедушки, для торжественного вноса на заднее сиденье премиум такси на зависть японским туристам. Эта планета теряет уверенность своих картин в совершенстве созданных и упакованных предметов последней необходимости. Она доведена до отчаяния своей нефотогеничностью, неидеальностью своего цвета и отсутствием доступной фактуры для бэкскрина чьего-то хоум видео имени следующей совсем необязательной славы. Она бьётся, теряя свой пульс, меняя сезоны, путая циклоны и унося потоки тёплых течений прочь от нас, искренне не понимая, почему её так быстро списали со счёта, чуть только она открыла двери для затворов подаренных на дни рождения фотоаппаратов. Но кто признается в прелости того, что сам по вечерам съедает без очевидных последствий для внутренностей организма? Кто станет вслушиваться в слёзы истерики заблудившегося в собственной душе создания, которая случается в пустых туалетных комнатах престижных офисных строений, где, прискорбно всматриваясь в своё удачное отражение, кто-то надеется, что сегодня пахнет как №19. Где было начало всего того, что мы, купив первый замороженный полуфабрикат на ужин, так быстро превратили в груду мусора. Как теперь туда вернуться? Скольким набором слов надо было обладать, чтобы, наконец, признаться, что все эти попытки казаться высшим сортом человеческого создания, правящим миром, создавшим этот мир таким, каким он теперь предстает на канале Discovery – нелепы?
Но разве можно было расслышать ответы за перестукиванием набоек Лабутанов? Разве можно было разглядеть мир за алым отливом чьих-то подмёток? Что значит теперь имя, когда всё вокруг – бренд? Разве не в нём есть новая истинная красота такого продвинутого и такого самоуверенного западного общества, с треском нашедшего свои новые ценности? Разве не в прелести звуков человеческого имени заложены признаки нашего нового совершенства и идеала? Разве не из сочетания этих букв следует правда о нашем прошлом и настоящем? Что вы… Ах, если бы речь шла о гении, но кто думает о гении, видя надписи на ценниках и желая быть там, где кто-то сказал ему положено находиться. О нет. Имя сейчас всего лишь продают. Что такое сегодня ремесло, работа, труд перед желанием блеснуть в месте, продающем гамбургеры по сто долларов? Здесь платят не за искусную строчку на коже, здесь ждут очередного кивка одобрения. Все они в курсе, что их жизнь – самая большая неправда, которая только могла с ними случиться. Но вчерашним вечером они об этом со мной навсегда замолчали, предпочитая кивать и делать вид, что всего лишь подчиняются признакам жизни.
