– У этой девочки проблемы появляются только из-за неё самой, – хмыкнула Алифья, – Она до сих пор не поняла – всё, что даётся человеку в жизни случайно, далеко не случайно. У всего есть предназначение.

– А маме также объяснить? – нахмурилась Дафна, – Как мне сказать, что теперь с нами будут жить летучая рыбка и…

– Флюгер! – кивнул конь.

– Да, и Флюгер! – сказала Дафна, – Заразу, то есть Марлен, она ещё пережила, но… Хотя, что я себя обманываю. Домашний конь и рыбка – это же чудесно! Да и у дома есть небольшой старый сарай. Мы им не пользуемся.

– Вот и чудно! – воскликнула Алифья, – Наконец-то шестерёнки в твоей голове вновь заскрипели и мозг заработал. Идём к маме-Мирре и всё ей расскажем.

– Что расскажем? – удивилась Дафна.

– Что? Что? Правду. Хватит врать-то! – скомандовала рыбка, – Из дома она тебя не выгонит. Да и в ближайшие три дня в вашем, то есть, в нашем доме, всё будет спокойно. А там недалеко и до Рождества.

– Хвостом чуешь? – усмехнулась Дафна.

– И плавниками, – прибавила рыбка.

– Пепе! Пепешичка! – ласково пропела Дафна, – Если ты меня слышишь, то знай – отныне у нас ещё конь появился! Говорящий! Ну, это же нормально? Молчишь… А я вот чувствую, что это лучше, чем нормально. Это хорошо. Волшебно!

Так Дафна, Алифья и Флюгер отправились домой. Дафна глядела на коня с восхищением и грустью. Он шагал прекрасный и великий, будто сам Буцефал.⁴³ Но Дафне было жаль его больную ногу. Чем же помочь Флюгеру, девочка не знала.

Флюгер рассказал, будто господину Гельдъегеру его продали цыгане, когда он был ещё жеребёнком. Бородатая Зура, поглаживая Флюгера по шелковистой гриве, тогда приговаривала:

– Бери коня, не пожалеешь! Кобыла его в воде родила. На полную Луну да при порывистом ветре. А значит, конь не простой! Сильнейшая стихия течёт в его жилах. Мы его Флюгером прозвали… Ветер он здорово чует, куда тот подует, туда конь и понесёт. А у ветра путь всегда верный. Гони мешок золотых! – щёлкнула тощими пальцами бородатая Зура.

– Дороговато будет, – прохрипел бородач, – Долго он мне прослужит, конь-то? Я как-то уж брал у цыган, дешевле, правда. Так быстро те кони скопытились.

– А ты, небось, тяжести на них возишь, да бьёшь хлыстом? По глазам вижу, что бьёшь… – прищурилась Зура, – Смотри, человек, кони хлыста не прощают. Не стала б я тебе Флюгера продавать, да тот сам просит, – вдруг заявила цыганка.

– Это как так? – выпучил глаза Гельдъегер.

– Судьба у него такая, – сказала Зура, закурила трубку и обняла коня, – Человека ты ему поможешь встретить. Ради которого конь хоть на край света понесётся. Но человек тот ещё не родился. А коли родится, так не в наших краях. Да там, где цыган не жалуют… Знаю одно, Флюгер и хлыст твой вытерпит, ради встречи со своею судьбой.

– Ха-ха-ха! Скажешь тоже, судьба! У коня одна судьба – встал в упряжку и пошёл, куда велит хозяин.

Много времени прошло с того дня, а Флюгер о разговоре Зуры и Гельдъегера хорошенько помнил. Помнил он и, как цыганка на прощание его лбом боднула, и шепнула на ухо:

– Как почувствуешь хлыст на своей шкуре, знай – избавление близко. Человек твой уже родился. Терпи! Ищи глазами и сердцем. И человек вернёт тебя туда, откуда ты родом, где найдёшь ты покой.

… В Марбурге Флюгер случайно угодил ногою в городской люк. И всё потому, что Гельдъегер, дабы занять тёплое местечко на ярмарке, так гнал хлыстом своих коней, что те чуть было не свалились на мостовой. Ноги у них и без того заплетались от дальней дороги, а тут ещё и на спины обрушился град хозяйских ударов. Но другие кони были моложе Флюгера, а вот он за годы работы на торговца ёлками совсем заездился. И везти хозяина на ярмарку с запада на север, жуть, как не хотел. Но вот, оказавшись в наряженном к празднику городе, Флюгер почувствовал себя весьма странно. Сердце у него забилось часто, как у жеребёнка, хлебнувшего свежего молока. И давай Флюгер глядеть по сторонам, да всматриваться в глаза прохожих в поисках «того самого своего» человека. Гельдъегер заметил, что Флюгер слишком рассеянный, еле плетётся, на дорогу не смотрит, и решил приободрить его хлыстом… А тут и люк приоткрытый на пути затаился. Подвернул конь ногу, провалился, застрял. Гельдъегер заохал, ветеринара давай кликать. Долго тот шёл, а когда объявился, вынес вердикт:

– Пристрелить его проще, чем вылечить. Ноги не молодые, жеребёнком скакать уж точно не будет. Решай, хозяин.

Но избавляться от коня просто так Гельдъегер не желал. Хоть монетку, хоть две, да хотел бы он напоследок выручить. Вот и привёл его на ярмарку, как товар, приукрасил гирляндами и бантом. Ну, а дальше…

– Пророчества, судьба, случайности… Сумасшедший дом – одним словом, – покачала головой Дафна, – Главное, чтобы мама нас всех не поубивала. Остальное не так страшно. Ну, с Богом! – сказала девочка и осторожно постучала в дверь.

Мирра открыла не сразу. Всё вытирала руки от зелёной краски, да так до конца и не вытерла.

– Дафна! Девочка моя, вот ты и дома… – воскликнула Мирра, но увидев за спиной дочери лохматого большеглазого коня, а в руках треснувший аквариум с лиловой рыбкой, замерла. Лицо её вытянулось, побелело. Мирра прищурилась. Потёрла глаза. Поморгала. Ей казалось, что мираж с конём и рыбкой испарится сам по себе. Но картинка не менялась. Тогда Мирра спросила, – Дафна, ты собираешься открывать зоопарк? Прямо здесь, в доме?

– Мамочка, я всё объясню. Позволь нам войти? Флюгер болен, да и Алифье нужна помощь. Гляди, аквариум треснул…

– Флюгер? Алифья? Дафна, где ты их взяла?

– Дамочка, впустите нас. Не лето на дворе! Меня Дафна притащила с юга, конь сам прискакал. Чего не ясно? – вмешалась Алифья. Но вместо того, чтобы пригласить всю троицу в дом, Мирра, услышав требовательный голосок летучей рыбки, упала в обморок.

– Ну вот и сказали правду, – вздохнула Дафна, – Давайте-ка все в дом. Согреемся, а там, глядишь, и умные мысли в голову придут. И мама очнётся.

…Солнце уже попрощалось с Марбургом, оставив на небе лишь скромный блик своей золотой улыбки, автограф минувшего дня. В доме было тепло и тихо. Лишь поленья в камине трещали на разный лад сплетнями о зиме. Всё бранили её за то, что в последнее время она зачастила с метелями.

Мирра открыла глаза уже за полночь. И вот, что увидела: посреди зала, уткнувшись мордой в подушку, дремал бурый конь. Рядом, свернувшись калачиком, сопела Дафна. У её ног громко храпел Сальвадор, а Марлен и Алифья играли в покер. Правда, вместо карт они ходили свеженькими открытками, теми, что Мирра всё же нарисовала за день.

– Ты жульничаешь! – ворчала Алифья, – Думаешь, если достала меня со дна морского, значит можно меня в открытки обыгрывать? – стыдила она Марлен. А та лишь весело отжуживалась и делала новый ход.

– Почему ты разговариваешь? – тише тихого спросила Алифью Мирра, – Что вообще здесь происходит?

– Мы в открытки играем! – серьёзно сказала Алифья, – Я проигрываю.

– Это невозможно… и пожалуй, возмутительно, – покачала головой Мирра.

– Возмутительно то, что человек после одного из своих дней рождений, что случается в его жизни с двадцатой или тридцатой зимы, перестаёт верить в чудеса и волшебство. Забывает язык природы и становится…тревожным полудурком, или полудурой, уж простите…– сказала Алифья, – Его постоянно что-то тревожит: слишком длинный нос, слишком скучная работа, слишком кислое молоко, слишком раннее утро… а вот самого важного он уже и не замечает. Мама-Мирра, ты в детстве с рыбами, или с птицами разве не говорила?

– Я говорила с морем, – призналась Мирра, подползая к Алифье на четвереньках, , – Ну и с рыбами немного. Так мне же было… Лет пять, семь… Но ведь это не нормально! Не нормально говорить с тем, кто не может тебе ответить, – чуть не заплакала Мирра, пытаясь доказать то, во что сама-то не верила.

– Так я же тебе отвечаю… Уверена, что в твоём детстве и рыбы, и птицы и бабочки – всё говорили с тобой на одном языке. Ах, у нас ещё и конь говорящий! Давай-ка, разбужу его? Он тоже что-нибудь скажет, – предложила рыбка, – А вообще, не нормально это, когда всё нормально. Вот это ненормально! Хвостом чую!