Людей высаживали в центральном комплексе, а дальше каждый сотрудник разъезжался на мопедах и самокатах до своего цеха. Завод делился на пять частей. Первый: инженерский, где штат из 12 аэродинамических инженеров со всей страны разрабатывали боевой стратегический бомбардировщик ТУ – 180.
Второй цех был складским. Там хранились все детали привезенные для сборки и все расходные материалы необходимые при производстве самолета. В нем работало 6 человек.
Третий корпус – токарный. Весь внешний конструктив – крылья, хвост, фюзеляж, нос, вся электрика изготавливалась на материке. На производство уходило год и три месяца. Дальше детали поступали на остров паромами и грузовыми самолетами. Внутреннее наполнение также изготавливали в центральной России и после везли на архипелаг. И только две детали производились на Утуру – внутренняя рабочая втулка для двигателя и гильза цилиндра. 14 парней по сменам день через день производили всего две, но очень важны детали. Там же изделия хонинговались, хромировались и азотировались и после этого отдавались на линию окончательной сборки.
Линия окончательной сборки начиналась в четвертом корпусе, собственно, где и начинался сам завод. После того, как вагонетки попадали внутрь скалы, они останавливались в центральном, четвертом корпусе и именно в этом амбаре собирали самолеты. Там же проходили все монтажные работы и проверка внутренней техники. Все собиралось вручную. 93 человека складывали, как конструктор самолет.
Когда в 2002 году была завершена постройка «Скалы» со всей страны привезли самых опытных и самых талантливых специалистов. Каждый, кто работал на заводе подписывал документ о неразглашении информации. Никто не должен был знать о военном объекте и что на нем производят. Конечно же на островах знали, что происходит внутри горы, но подробности тщательно скрывались. Никто лишний не мог попасть внутрь.
Пятый и последний комплекс делился на два блока. Экспериментальный – в нем находилась лаборатория по проверки всех внутренних и внешних жидкостей. В ней работали 5 лаборантов. И второй блок был – топливно-заправочный, где работали я и Трынов.
Дальше, из нашего цеха самолет по техническому лифту поднимался наверх под потолок. Раздвигались горизонтальные ворота в стороны, и образовывался коридор для того, чтобы самолет мог выехать на взлетную полосу для испытаний. После запуска самолета и его полной проверки в небе, он возвращался обратно в четвертый корпус, где проводились завершающие работы. После чего самолет отправлялся на Вэн, там был амбар для внешних работ, его красили и полировали. И только после этого ТУ-180 отправлялся на границы в стратегически важные военные точки страны.
ТУ-180 – мечта конструктора-эстета. Птицу окрестили «Орланом» – нос был острым, его окрашивали в белый цвет, основная часть фюзеляжа была тонкой, как парящий ястреб, а крылья широкие, как будто он нападает на жертву. Хвост имел клинообразную форму – острую, как жало. По наполнению «Орлан» превосходил американский B-3. Стелс-технология была разработана таким образом, что когда ТУ- 180 опускался на вражескую территорию, звуки невозможно было уловить. Звук его двигателей был слышан только летучим мышам и птицам. Орана мог услышать только такой же ястреб, как и он сам. Боевой радиус машины был до четырех тысяч километров без дозаправки, с дозаправкой превышал одиннадцать тысяч. Полезная загрузка до пятнадцати тонн. Самолет был разработан для того, чтобы перевозить ядерное оружие на вражеские станции оставаясь незамеченным радарами. Самолет имел возможность работать как с пилотом, так и без него. Совершенное, не убиваемое оружие, которое несло в наш мир разрушение.
И каждый день вот уже три года я хожу по одной и той же дороге. Почти всегда меня провожает одна и та же женщина. Чаще не провожает, ей на работу к восьми. По пути я встречаю одних и тех же людей. Под воротник заползает один и тот же ветер, а в голове крутится одна и та же мысль – ради чего я это делаю?
С годами желание думать – притупилось. Живешь просто на автопилоте и от дома к работе, от работы к дому в голове кружат одни и те же мысли. Иногда в голове можно услышать шум моря и как волны бьются о скалу. И тишина. Голова давно уже не наполнялась мыслями о чем-то важном, нужном, волнующем. Все неважно и ненужно становится с годами, когда привыкаешь к пустоте. Такие мысли у меня появлялись только в сложные дни. Сегодня был один из них.
Сегодня 14 сентября – день гибели моего отца. Тогда в 2008 году я жил в Москве и только-только положив на стол красный диплом Академии службы безопасности стал наконец свободным перед родительской волей. В Москве была прекрасное лето, которое я шумно отгулял под песни Леди Гаги в ночных клубах в обнимку с бутылкой Джэка Дэниалса. Самая отличная компания для проводов юности.
Я защитил диплом и влюбился на Пушкинской площади. Она стояла прекрасная в свете солнечного дня и светилась. Невысокая, чуть на цыпочках доставала головой до моего плеча. С нежными, белоснежными кудрями. С добрыми, честными голубыми, бездонными. В сторону разлетался сарафан, слегка оголяя детские колени. Волосы путались прикрывая оголенные плечи и было страшно подойти к ней и коснуться. Хотелось поставить под музейное стекло и любоваться. Она была очень редким экспонатом. Но я подошел. Не помню зачем, но соврал. Потом это вошло в привычку – врать, а тогда мне надо было действовать решительнее, чем все те, кто на той же Пушкинской собирался с ней знакомиться. Сейчас или никогда.
– Меня Настя зовут – Представилась.
А я забыл свое имя.
Настя приехала поступать в Щукинское училище из Калининграда. Особым актерским талантом Настя казалось бы не обладала, поэтому игра, которую я затеял, казалась мне совершенно безобидной и совершенно беспроигрышной. Тогда я и поверить не мог, что кто-то меня рассекретит.
– А я в Щуке на третьем курсе учусь. Смогу помочь поступить. – На ходу придумал.
– Не может быть! Это же совершенно неслучайная встреча!
– Все встречи не случайны. – Подмигнул.
– А где ты играешь?
– В «Et cetera». Еще вот во МХАТе с Табаковым постановку готовим. Это пока секрет.
– С самим Олегом Павловичем? – удивилась тогда и захлопала в ладошки маленькие.
Как же она в меня верила. Мне верила. Я и подумать не мог, что так искренне можно верить словам. Так просто можно взять и обвести вокруг пальца обычными фразами придуманными на ходу. Ну, что же, это всего лишь розыгрыш.
Потом подошла невероятной красоты золотая, ярко-красная, насыщенная, как акварельная палитра осень. Все аллеи были усыпаны кленовыми листьями, такими еще юными, что даже отказывались хрустеть под ногами. Пахло медом и яблоками. По вечерам можно было гулять под желтыми гирляндами из городских фонарей. Для сентября было еще очень жарко, и, задерживаясь до утра можно было попасть под поливальную машину и не замерзнуть.
Настя поступила в Щукинское училище с первого раза и с первого занятия поняла, что никакого отношения к профессии актера я не имею.
14 сентября мы поднялись в небо над городом на колесе обозрения на ВДНХ. Я понимал, что она мне нравится. Нравится не так, как нравились девушки раньше, а нравится чуть больше. Я чувствую к ней слабость и с ней я становлюсь сильным. Мне с ней нежно и сладко. Мне с ней хочется быть. Врать я больше не мог. Хотел еще, чтобы не разрушать ореол таинственности, созданный вокруг себя, но врать было уже бессмысленно, она раскусила меня, как гнилую грецкую скорлупу.
– Я не актер и никогда не хотел им быть.
– Зачем врал тогда?
Она плакала и прятала глаза, отводя в сторону. Под нашими ногами расстилался осенний лес – светофор. В своих слезах, она казалась жалкой, но обнять ее мог только честный человек, так я тогда подумал. И не обнял.
– Я просто хотел тебе понравиться.
– Но нравятся не особенные, нравятся настоящие.
– Я есть такой.
– Это подло. Ты все время смеялся надо мной.
