Не знаю, куда может привести вера или вера в то, что вера может быть, но эффект после шаманского обряда случился. Уже четыре года я не болел. Иногда дергал носом на морозе или мучился от похмелья, на этом болезни закончились.

– Пей молоко! – на прощанье сказала Тамарушка.

Когда на Куру построили ферму и стали разводить коров, я покупал жирное молоко и пил его по несколько кружек в день. Наверное, что-то в этом было.

Если на Куру можно было купить все питательное и вкусное, то на Вэне, остров находившийся в 12 километрах от Хоккайдо, была промышленная база. Там можно было, как купить ненужную и не пригодную для острова японскую машину, так и закупиться обоями. Местный городок-стройка. Найти можно было все: от золотой булавки до Смита-Вессона 1915 года. Я себе такой и прихватил по дешевке. Перекупщик сказал, что сам Царь Николай стрелял из него. Что вряд ли. Но с пистолетом было, как и молоком – главное верить.

И пока на Куру жили вкусно, на Вэне удобно, на Утуру – хорошо, что жили. Завод, почтовое отделение, куда приходили посылки с Алиэкспресс, иначе люди одеваться тут не могли, потому что одежда стоила, как в Московском ГУМе. Письма на почту приходили редко. Отжила себя и профессия почтальон и эпистолярный жанр. На Утуру, так точно. В этом же помещении было банковское отделение и отделение специального внутреннего подразделения № 6, по-другому полиции. Еще был ночной клуб «Краб». Все. Больше в этом островном городке ничего не было.

Хотелось выпить. Спрыгнул с катера и тут же поспешил в «Сиреневый туман», в магазинчике можно было до закрытия перехватить темного нефильтрованного. В сторону дома пошел по темным переулкам вдоль набережной, где фонари уже не горели – фонари в городе отключали в осенне-зимний период раньше, чем летом. Отключали в целях экономии. Свет горел только в центре. И если весной и летом можно было встретить диких зверей на окарине, то осенью только сонные редкие чайки топтались у берегов, вздрагивая от моих шагов. По волнорезам била вода и слышно было, как она скатывается по камням обратно в море. Для людей, что живут у моря такие звуки неприметны. Ты не слышишь шорохов убегающих с песчаного пляжа волн или шепот камней на берегу. Все обычно. Как сигналы машин в пробках и гудение заводов в больших городах. Но в каждом звуке есть своя загадка, своя прелесть, как от перебирания чёток в руке.

За пять лет на острове привыкаешь, что со всех сторон вода и убежать даже при желании не можешь. Вот, сейчас, в 8 часов вечера мне хочется убежать то всего, что окружает, но не могу – последний катер поставили на стоянку.

Я слушал море. Иногда оно общалось со мной на своём, морском, громком, иногда шепотом утешала. Просило остаться. Просило задержаться еще ненадолго в этом месте, где всегда мокро и холодно, где в квартирах пахнет сыростью, а иногда за шкафом можно обнаружить целый мир образовавшийся от скопившейся плесени. Найти нового жильца в своей квартире с щупальцами сороконожки. Убить его тапком, и как будто, так и должно было случиться, после, пойти пить свой кофе.

Я остановился у края набережной, спустился к камням. Ветер задувал под подвернутые джинсы и за шиворот шарфа натянутого до глаз.

– Ты грустишь? – спросил я у японского, и ответ его был сильный удар о камни. Брызги полетели в лицо.

Но я хотел слышать не голос моря, а ее голос. Голос той женщины по которой я всегда скучал. Счастье которой, мне намного дороже своего собственного. Мне хотелось прийти к ней в квартиру и услышать ее еле слышное «Так рада, что пришел».

Ее тихое, почти беззвучное, к этим словам надо прислушиваться. Ее мягкое ежедневное и твёрдое в гневе. Она смешно ругалась. Она не создана для того, чтобы разрушать, она из тех женщин, которые создают вокруг себя мир. Когда она говорит, то говорит с запахом японской розовой космеи. У нее до сих пор японский привкус звука. Такой резкий, но в тот же момент мягкий. Голос гейш – наверное, именно так они разговаривают. Белая-белая кожа полукровки, которая не принадлежала ни одной из своих смешанных кровей.

Мы познакомились в «Крабе». Я пришел выпить, она искала себя. Но любой поиск себя всегда приводит к увлекательным приключениям. Она хитро, из-под чёлки смотрела в мою сторону, и казалось, сейчас нападет с катаной и возьмет меня в плен, но не для того, чтобы навредить, а для того, чтобы спасти. Я отвел ее в сторону, за угол «Краба» и прижал к стене. Рукой проскользнул по гладкой ноге вверх, под платье, почувствовал линию трусиков и получил по лицу. Сильно. Несмотря на всю внешнюю хрупкость била она наотмашь, удар был самурайским.

– С ума сошла! – отстранился от нее.

– Когда кому-то лезешь в трусы сначала убедись, что это безопасно.

Она тогда ушла. Хотелось догнать и схватить ее дерзкую за волосы, но сжав всю злость в голове, выплюнул ее на асфальт.

Я запомнил самурайский удар, который горел на щеке и голубые глаза, почти прозрачные, вовсе не японские глаза. Искал ее два дня. Нашел в больнице. Она работала медсестрой. Чтобы не получить еще раз по лицу записался на анализ крови. Так еще никто не выливал из меня кровь. Так много крови из моей вены никогда не выходило.

– Чего пришёл? – спросила она, вонзив иголку в меня.

– К тебе.

– Ммм. На что кровь сдаем?

– На качество.

– Смешанное.

– По цвету видите?

– По глазам.

– Глаза у вас красивые. Голубые. Не японка ведь.

– Русская.

Остановилась она только тогда, когда увидела, что цвет лица моего становится схож с ее.

– Ну, все. Там нашатырь. Там вода. Свободен, – отпустила тогда.

Это она потом расскажет за крепким кофе и ваткой с нашатырем, что после советско-японской войны пленным японцам разрешили покинуть острова, но ее дедушка остался. Женился на русской артистке, сосланной из Севастополя на Утуру. Глаза у нее от бабушки. Дедушка и бабушка оставили после себя сына, который тоже женился на русской, и кровь смешалась дважды. И вот настал ее черёд искать русского, чтобы окрепнуть кровью, но для того, чтобы смешать нашу кровь я должен был устранить одну важную вещь. Свою жену.

В этот вечер так не хотелось домой. Хотелось расставить все на свои места, быть честным перед собой и ей, чтобы начать новую, другую жизнь. Но я не мог. Я не тот за кого себя выдаю. Я другой. Я слабее, чем кажется. Слабее, чем я себе придумал. В голове шептал ее голос, который давал мне силы продолжать жить дальше на этом острове.

Алкоголь легонько ударил по голове, как тренер в боевом самбо на разминке. Смелось появлялась только в минуты свободные от мыслей. «Всё! Сейчас приду и все для себя решу» – думал я.

Но жены дома не было. На подоконнике осталась после нее полная пепельница окурков и сексуальная скумбрия в духовке. С детства не переносил табачный дым, поэтому выкинул вместе с пепельницей окурки и сел за стол. Есть не хотелось совсем. Решать нужно было не с ней. Она была ни при чем.

Гонорар сложил в шкатулку в своей комнате, скинул одежду на пол. Если бы я имел возможность быть смелым и решительным, чтобы вот так, разом острым лезвием холодного оружия обрубить все отношения, чтобы кинуть в чемодан трусы и носки и уйти к женщине, которая дороже свободы. Но так я сделать не мог.

Со мной она будет счастлива, но в опасности. Воскресенье заканчивалось в полночь. Утром надо было на работу. Начинался дождь.

АНДРЕЙ БЕРУФ

В субботу утром уехать на Вэн – проблема. В катера забиваются люди, как шпроты в жестяную банку: женщины всегда сидят, на их коленях дети, мужчины стоят. Вместо положенных пятнадцати разрешенных человек в одном катере может ехать по двадцать, а иногда и по двадцать пять пассажиров. Отважные капитаны, не боясь, везут всех этих людей в своих ненадежных катерах на соседний остров. Лишь благоразумные и не жадные высаживают лишних. Только в этом году был принят указ в правительстве, что с Утуру на Вэн и обратно по субботам работают 7 катеров. И все равно, люди занимают очередь за час до первого отправления.