Вечером снова застолье. Мария опять хлопотала: «Валечка, тебе чего положить? Грибочки можно? Нет? А мясцо?» Пришла Катерина с семьёй. Женственная, и в себе уверенная. А вот муж её Валентине не глянулся — блеклый какой-то, ни рыба ни мясо, как говорится. Вроде при усах и бороде, а всё равно — будто подросток. И что она в нём нашла?

  Улучив минуту, передала Катя два пакетика. Про первый сказала:

  — Это ваш основной препарат. Конституция. Примете раз, и будем наблюдать изменения. Заведите блокнот, чтобы записывать симптомы. Сначала может стать хуже, но не пугайтесь — потом полегчает. Запомнили? — Валентина кивнула.

  — А вот этот — Катя показала на второй пакетик, содержащий всего шесть крупинок — особый. Пружинка. Закон такой есть — действие равно противодействию. В вашей жизни он нарушался, и вы столько обид познали, столько горечи накопили. Надо избавляться от них. Примете, и то напряжение, что внутри вас сидит, разрядится. Почувствуете, как легко станет. Только лучше вы этот препарат примите, когда дня на два-три одна окажетесь. Иначе можете на свекровь или мужа сорваться, и очень сильно — Катерина улыбнулась. — Ну а, может, пускай прочувствуют, каково быть в вашей шкуре.

  Валентина вернулась домой. Муж, казалось, вовсе не заметил её — свекрови в очередной раз было плохо, он вызвал врача, и не отходил от постели матери. После второго инсульта такое случалось частенько. Свекровь почти не вставала. Но иногда всё же являлась на кухню, где Валя, наконец, после долгих лет была в своём праве, и мучительно глядя невестке в глаза, спрашивала: «Валя, что мне делать? Скажи, Валя».

  Она по прежнему хотела быть полезной, хотела нести хотя бы малую часть того бремени, что всю жизнь считала своим. Которое и составляло всю её жизнь. И тогда Валентина поручала ей перебрать лук, или вымыть тарелки.

  Выходные провела на даче. Надо было закончить дела, навести порядок до наступления холодов. Но пока заморозков не было, и сад стоял в осенней, такой печальной красе. Тихо качались алые гроздья калины, ветерок гулял по верхам, гладил кроны деревьев, наполовину раздетые в преддверии зимнего сна. Почти у самой вершины яблоньки, на тоненькой ветке, качалось яблочко, маленькое, краснобокое, последнее. Сорвать бы — да как? Саша, может, поставил бы лестницу, а она... Женщина вздохнула.

  Из кармана шерстяной кофты вытащила пакетик с «пружинкой», высыпала на ладонь: «Принять? Ведь специально взяла... Смешно. Старая стала, а в сказки верю... Или нет? Не в сказки? А если нет, так что же, зря было всё? Цена всей жизни, всему-всему, вот это? Шесть зёрнышек, приготовленных невесть из чего?» — Валентина зажмурилась.

  Опять налетел ветер, коснулся лица, поцеловал будто юноша, несмело и нежно, зашумел листьями, качнул на ветке красное яблочко.

  «Господи! Так я и есть этот сад! Миновала весна, промчалось лето, собран давно урожай, одно лишь яблочко и осталось. Самое спелое, самое наливное. Даром что маленькое. Висит, дожидается — приди, сорви, подставь лесенку. А я наклонюсь, помогу, ты приди только!»

  Она снова посмотрела на шесть крохотных крупинок, раскатившихся по ладони: «Нет, доченька, ничего ты не поняла. Дай тебе Бог счастья» — и просыпала зёрнышки на влажную землю. Авось что и взойдёт. По весне.

Октябрь, 2011