Первые дни и недели без папы... их просто нет... Память отказывается возвращаться туда. А дальше не стало меня. Моё тело двигалось, глаза смотрели на мир, мозг принимал какие-то необходимые для жизни решения, но самой меня не было. Я действовала как заводная кукла — каждое утро выходила из дома, ехала в университет, сидела на лекциях, возвращалась. Потом однажды утром кукла спросила: "Зачем?" Не найдя ответа, я осталась дома, и оказалось, что разницы нет никакой. Я стала просиживать в квартире дни напролёт, и время остановилось совсем.
Мама уговаривала не поддаваться депрессии, говорила, что надо жить дальше, а за пропуски могут отчислить. Но сама держалась лишь благодаря многолетней привычке, точно так же механически проходя по ежедневному кругу.
Ночью мне снились сны. Я видела папу, и точно знала — он жив. Просто теперь он чем-то отличался от нас, и потому мы не можем быть вместе. Я говорила с ним, всегда о каких-то пустяках, и не могла понять, какое препятствие нас разделяет. А потом осознавала что просыпаюсь, и тогда появлялась боль. Такая, что хотелось кричать.
Быть может, я и вправду кричала, потому что несколько раз среди ночи мама приходила ко мне, присаживалась на кровати, и гладила по спине, как в детстве. Иногда ложилась рядом, мы обнимались, плакали вместе, и я опять засыпала. Без сновидений.
А ещё я стремительно набирала вес. Организм остро нуждался в эндорфинах, коробка шоколадных конфет прочно вошла в рацион. Утраченная пышнотелость вернулась.
Не знаю, чем бы всё это кончилось. Но в один из дней раздался дверной звонок. Мама пошла открывать, потом заглянула в комнату:
— Ириш, там Серёжа пришёл. К тебе.
Я вышла в прихожую, как была, нечёсаная, в старом домашнем халате. Сергей уже снял куртку, и расшнуровывал ботинки. Окинул меня взглядом, мы поздоровались.
В зале беззвучно мельтешил картинками телевизор. Разговор не клеился. Я смотрела на экран, и не понимала — почему явился Сергей, что ему нужно? А Сергей, словно в нетерпении, сидел, наклонившись вперёд на самом краешке кресла. Потом сделал движение, будто хотел встать, и я подумала, что сейчас он уйдёт. Он сказал:
— Пошли в кино.
Я спросила:
— Зачем?
— Там аппаратуру поставили новую. Долби пролоджик. Говорят, очень хороший звук.
Мне было всё равно, идти или нет. Но идти значило производить множество бессмысленных действий. Они стали уговаривать меня вдвоём с мамой. Спорить с ними не было сил, и я уступила. Привела себя в порядок, переоделась, и... застыла перед зеркалом с помадой в руках. Я так давно не красила губы, не подводила глаза... Зачем я это всё? Для чего, для кого?
В полупустом кинозале гулял ветер. Ноги мёрзли. Долби пролоджик оглушительно грохотал. Я прижалась плечом к Сергею, чтобы согреться. От него тонко пахло одеколоном, и... мужчиной. Как от папы. Наверное, в первый раз после тех детских лет мы с Серёжей так близко... Сергей пошевелился, и взял мою озябшую руку в свою.
Я не запомнила, что мы тогда смотрели. Мы сходили в кино ещё раз и два. Я стала ездить в университет. По утрам Серёжа теперь вновь ждал меня на остановке.
Потом погода повернула к теплу, и наши прогулки сделались регулярными. Мы больше не спешили укрыться от ветра, бродили по всему городу, болтали о разном. Однажды я взяла Сергея под руку, с тех пор мы так и ходили. Совсем как влюблённая пара... Но только внешне. Он не стал моим, а я не стала его...
В Художественный музей забрели случайно. Н.К. Рерих - гласила афиша у входа. Нет, конечно, здесь не были оригиналы. Лишь репродукции, копии фотографий, описание жизни. Я мало знала о нём. Только что он путешествовал по Индии, женат был, кажется, на Блаватской, и писал картины. Впрочем, нет, Блаватская жила раньше.
На картинах небо. Жёлтое и багровое, розовое и голубое. Разное. Горы. Белые, синие, коричневые, чёрные. Ломаные линии, разделяющие пространство. Красный конь, летящий среди облаков. Люди, погружённые в созерцание.
Этот мир завораживал. Я медленно переходила от репродукции к репродукции. Заметила, что потеряла Сергея. Оглянулась. Он стоял поодаль и смотрел на меня. Оценивающе, будто впервые. Но тут же, застигнутый, отвернулся — нет, ничего не было. Но я видела.
Я снова вернулась к картине. То была "Несущая камень". Женщина, подобная изваянию, с печальным, даже скорбным лицом. За спиной её распахивается прекрасный мир, блестит снег под лучами солнца, и синие горы устремляются в лазоревые небеса. А ей ничего не нужно. Куда идёт она со своей ношей? Быть может, в сумрак и пустоту, на свидание с тем, кого так и не смогла встретить...
— Тебе нравится? - от неожиданности я вздрогнула.
— Мне кажется, она очень несчастна.
— Держательница мира - сказал Сергей. А я подумала, что он просто ошибся.
В маленьком зале — медленный вальс. Музыка то вздымается, то опадает, заполняет пространство, и прерывается командами педагога. Мы останавливаемся, возвращаемся на исходную, и всё снова.
Это моя затея. Серёжа агитировал ходить в "качалку", но ворочать штанги не женское дело. А вот танцевать я мечтала всегда.
— Девушки, девушки! Спину держим, не забываем! - я стараюсь, но, Бог мой, как трудно. Всё время на отлёте вверху, а внизу очень близко. Поясница ноет, руки отваливаются, но - "делаю шэйп". Как могу. А ещё — улыбаться. Это легко... только улыбка иногда напоминает гримасу.
Снова остановились, опять кто-то сбился. Краткая передышка, и занимаем третью позицию. Серёжина ладонь ложится чуть ниже моей левой лопатки. И — музыка! Первые такты — начали! Переход с полупальцев вниз, поворот, и снова, снова...
