Король снисходительно улыбнулся.

– Уверяю тебя, с таким настроем ты быстро утратишь уважение двора, подвергнешься жесточайшей критике и в конце концов станешь неугодным, неудобным и потеряешь верховную власть.

Поверь моему опыту, тот же самый народ, улыбки которого тешат сейчас твою душу, будет счастлив казнить тебя при случае. И именно знание многовековой истории, уроки которой ты соизволил регулярно пропускать, позволяет делать правильные выводы по поводу лояльности, любви народа к верховной власти. Непозволительно тебе ошибаться, нет на это у тебя права.

Король на минуту замолчал, задумавшись о чём-то своём, потом встрепенулся, отгоняя от себя воспоминания, и продолжил:

– Любимый внук, как мы правили долго и счастливо, так и тебе суждено стать великим и прожить долгую жизнь в приятном удовольствии. Знаешь, я и сам был когда-то таким, как ты, наивным идеалистом, витающим мыслями своими в радужных облаках. Ещё и этот набожный дурак, епископ Флёри, постоянно учил меня благочестию, не догадываясь о том, что моя душа изначально принадлежит всесильному сатане.

Жизнь, её правила, обстоятельства всё равно изменят, извратят твоё сознание, не сможешь ты, как бы ты сильно ни желал этого, остаться чистым, богоугодным. Твоё будущее предрешено задолго до твоего появления на свет, так стоит ли противиться провидению? Пришло твоё время принять волю и поддержку оберегающего нас. Для этого необходимо всего лишь прямо сейчас принести защитнику рода нашего клятву верности. И тогда все беды и горести минуют тебя, будущего монарха, и позволят жить в лучах славы, в любви и признании подданных на зависть другим королевским дворам Европы.

Встав и разложив на невысоком столике документ клятвы верности, Людовик XV с нотками отеческой заботы в голосе подозвал внука:

– Подойди ко мне, дитя моё. Встань на колени, положи руку на документ, скажи: «Рады аду служить» – и, прокусив губу до крови, приложись к низу бумаги. И после этого можешь делать всё, что твой ум пожелает, не боясь неожиданных и порой очень болезненных ударов судьбы. Сатана с несметным войском своим немедленно встанет на защиту твоих прихотей, заботой своей сбережёт тебя от всех жизненных невзгод.

Молодой человек резко вскочил со своего места и отпрянул от стола так, как будто его попросили прикоснуться к насыщенному спорами чёрной оспы предмету. Весь облик его: горящий взор, покрывшиеся ярко-алым румянцем скулы, сжатые кулаки – всё говорило о том, что он первый раз в своей жизни смог принять судьбоносное, не имеющее отмены решение.

– Король, – заговорил он уверенным, полным силы голосом, – я в присутствии вас, родного деда, раз и навсегда заявляю, что отрекаюсь от сатаны! Свою жизнь, свою душу я сознательно и бесповоротно предаю Господу Иисусу Христу, о чём свидетельствую. Никакие испытания, даже угроза смерти, не смогут изменить моего решения! Господа люблю, Ему одному поклоняюсь, лишь на Его защиту уповаю!

Вы, который всегда считал меня слабым умом, думаете, я не понимаю, что зло непобедимо? Но тем не менее для меня это не повод переходить на другую, тёмную сторону баррикад! Я никогда не соглашусь на дикий по своей сути и неравноценный обмен временной радости – непредсказуемой по продолжительности земной жизни – на безмерное страдание в вечности. Вас обманули, король! Впрочем, вы и сами хотели быть обманутым, раз согласились служить тому, кто непременно обманет.

Тяжело, прерывисто дыша, дофин дерзко смотрел монарху в глаза – прямо, не пытаясь отвести взгляд.

Бурбон, никак не ожидавший подобного исхода, вдруг сник. Плечи его опустились, отчего фигура сделалась горбатой, взгляд стал безысходно-грустным, как у больной старой собаки. Он медленно опустился в кресло.

– Людовик, присядь, – в первый раз за время этой встречи король примирительно обратился к внуку по имени.

Молодой человек послушно уселся напротив деда.

Как-то слезливо, совсем по-старчески дед тихо сказал:

– Что же ты натворил, Людовик… Ты ведь сейчас не только предал всю великую династию Бурбонов. Ты, сам ещё не понимая этого, признанием любви Богу своему подставил род наш под удар дикой, не ведающей чувства сострадания силы. Я это знаю наверняка, ведь хозяин души моей приоткрыл мне завесу тайны будущего. Сейчас, проигнорировав слова мои, ты тем самым обрёк душу мою на адские муки в вечности, именно ты оказался и судьёй, и палачом моим.

Из глаз старика потекли слёзы отчаяния.

– Как бы я страстно ни желал этого, я не смогу, внук, защитить тебя от мести князя мира, твоё упрямство – погибель жизни твоей земной. Страшись гнева, оберегавшего меня. Помни, вступая на престол: время расплаты за непослушание близко!

Да, безусловно, несмотря на твои будущие грехи, пусть и небольшие по сравнению с моими, тебя ждёт обитель Бога. Но это неправильно, мы должны быть все вместе, наши предки не одобрят того, что сейчас произошло. Это плохо, очень плохо! – обречённым голосом произнёс король.

Старик взял дрожащей рукой документ и протянул внуку.

– Возьми. По устоявшемуся закону я обязан передать его тебе. Сделай с ним всё, что захочешь. Твоя душа принадлежит Богу, тебе нечего бояться, так дай же мне возможность исполнить клятву мою, данную прадеду твоему. Бери. – Он с силой всунул документ в руки дофина и добавил: – На всякий случай всегда держи эту бумагу вблизи себя, потеря её будет означать твою близкую кончину. А теперь уходи, – внезапно ставшим твёрдым голосом сказал король, – я не хочу больше тебя видеть, встретимся на моих похоронах.

– Монархия продержится ещё, пока мы живы, – грустно произнёс он, глядя вслед уходящему юноше.

Вернувшись в покои Большого Трианона, Людовик XV приказал накрыть стол с большим количеством спиртного. Закрывшись в спальной комнате, долго пил, мало притрагиваясь к еде. Череда произошедших днём событий выбила его из привычного состояния, Людовику хотелось лишь одного – забыться.

Встревоженная необычным поведением монарха, взволнованная последними событиями дю Барри преданной собакой сидела снаружи, ожидая позволения войти к начинающему потихоньку звереть по непонятной для него самого причине Бурбону. С каждым выпитым бокалом в его душу проникала ненависть ко всему живому, ко всему чистому.

Он бесился, так как понимал, что попал в хитро расставленный тёмной силой капкан, из которого уже не выбраться. Жадно пил вино, злясь на тех светлых душой и телом людей, которые непременно есть в мире, кто не поддался на яркую наживку греха, кто нашёл в себе волю противостоять соблазнам. Ему было жалко себя, и сейчас больше всего хотелось спрятаться в тёплом болоте греха, наполненном развращёнными людьми, беспрекословно потакающих его низменным желаниям. Страшно и непривычно неуютно стало королю, покинутому всеми, от давящего ощущения одиночества. Ненависть ко всему миру постепенно заполоняла его отравленный алкоголем мозг. Внезапно пьяному рассудку безумно захотелось, чтобы не только он, но и все вокруг оказались грешными, испорченными, грязными, как он.

С трудом сдерживая всё нарастающую раздражительность, граничащую со жгучим желанием причинять боль любому, кто даст для этого хоть малейший повод, он громко позвал дю Барри и приказал немедленно доставить ему ту самую девушку, что была у него утром.

И вскоре заплаканная дрожащая Элис вновь стояла перед пьяным, наполненном злобой стариком. Она не замечала роскоши помещения, в котором находилась, не чувствовала согревающего тепла пламени камина, её буквально трясло от пережитых событий, случившихся с момента её похищения, тело предательски лихорадило. Элис не понимала, почему Господь так рассердился на неё, за что уготовил наказание, чем она провинилась перед Ним.

Где-то далеко-далеко, в маленьком домике на окраине небольшого городка Локронан, расположенного на севере Франции, остались любимые мама с папой, которые ничего не знают о её страшной судьбе и, наверное, сбились с ног в поисках единственной дочери. При воспоминаниях о родном доме Элис сразу начинала горько плакать.