– Дядя Коля, – сказал я. – А ты ничего не путаешь?

Дядя Коля меня не слышал.

– Урну-то они зачем пёрли? – расстроенно спросил он. – Тоже ведь дай бог сколько весит – бетонная…

Тут на пороге показалась тётя Шура и зычным, хотя и подобревшим голосом позвала дядю Колю в дом – завтракать.

Я оттолкнулся от заборчика и на подгибающихся ногах побрёл к себе.

Добравшись до своей комнаты, снова достал оружие из-под подушки.

Машинка напоминала дорогую детскую игрушку. Очень лёгкая – видно, пластмассовая. И цвет какой-то несерьёзный – ярко-оранжевый, как жилет дорожника. Из толстого круглого ствола выпячивалось что-то вроде линзы.

Но ведь я же своими глазами видел, как исчезла скамейка! Щебкарьер… При чём здесь щебкарьер?..

Я ухватил рукоять поплотнее, и от кисти к локтю пробежали вчерашние электрические мурашки. Так, а это что за рычажок? Я осторожно потянул его на себя, и изображение на стеклянном экранчике приблизилось. Понятно…

Гришу пора будить, вот что! Хватит ему спать. Отоспался…

Посреди стола белела записка.

«Ешьте, завтрак на плите, – прочёл я. – Заставь Гришу сходить к врачу, а на Бехтеря в суд…»

Дочитать не успел – показалось, что в дверях кто-то стоит.

Я обернулся.

В дверях стоял Гриша Прахов.

Никогда раньше он не позволял себе выйти из своей комнаты, не смахнув перед этим последней пылинки с отутюженных брюк. Теперь он был в трусах, в майке и босиком. Да ещё марлевая повязка на лбу – вот и весь наряд.

Я выпустил записку из рук и шагнул к Грише.

– Эти… – хрипло сказал я. – В кого я вчера стрелял… Что с ними?

Гриша смотрел непонимающе. У меня перехватило горло. Перед глазами снова блеснули чистые пролысины на пыльном асфальте.

– Ну что молчишь? Живы они?

– Живы, – сказал Гриша. – Ты отправил их на корабль. В камеру коллектора. Понимаешь, есть такое устройство…

Дальше я уже не слушал. Проходя мимо койки, уронил оружие на подушку и остановился перед окном. Почувствовал удушье и открыл форточку.

– Дурак ты, Гриша… – обессиленно проговорил я и не узнал собственного голоса. Был он какой-то старческий, дребезжащий. К восьмидесяти годам у меня такой голос будет. – Что ж ты вчера-то, а?.. Я же думал – я их всех поубивал…

Расположились в кухне. За окном качалась зелёная ветка яблони и время от времени, как бы приводя меня в чувство, легонько постукивала в стекло.

А передо мной на табуретке сидел и ждал ответа… Я отмахнулся от лезущего в глаза сигаретного дыма. Чёрт знает что такое! Сидит на табуретке парень из моей бригады, Гришка Прахов – вон с Бехтерем у него нелады из-за Люськи…

– Интересно девки пляшут, – процедил я, – по четыре штуки в ряд… Значит, ты – преступник, я – вроде как твой сообщник, а они? Они сами – кто? Ангелы? Ну нет, Гриша, брось! Ангелы по ночам засады не устраивают. Да ещё и на чужой территории…

– Они не нарушали законов, – негромко возразил он.

– Чьих?

– Своих.

– А наших?

Гриша запнулся. А я вспомнил, как эти двое вели его вчера сквозь ночной сквер. Шли – будто по своей земле ступали…

– Во всяком случае, – добавил он ещё тише, – они сделали всё, чтобы вас не беспокоить…

Я хотел затянуться, но затягиваться было уже нечем – от окурка один огонёк остался. Я швырнул его в печь и захлопнул дверцу.

– Слушай, а что это вы все такие одинаковые?

Лицо у Гриши стало тревожным и растерянным.

– Странно… – сказал он. – В самом деле одинаковые… Раньше мне так не казалось…

Ветка за стеклом забилась и зацарапалась сильнее прежнего. Всё время чудилось, что кто-то там за нами подглядывает.

– Слушай, – сказал я. – Ну ты можешь по-людски объяснить, как ты его нарушал вообще? Закон этот ваш, насчёт личности… Ну, я не знаю, там… по газонам ходил, вёл себя не так?…

– Просто вёл себя… – безразлично отозвался он.

Я шумно выдохнул сквозь зубы.

– С тобой свихнёшься… Как это – вёл себя? Все себя ведут!

– Не все, – тихонько поправил он, и словно знобящий сквознячок прошёл по кухне после этих его слов. Я снова сидел, укрываясь за жидким кустиком, а из чёрных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная смертельная тишина… И они из-за этого достают человека на другой планете? Вёл себя… Интересное дело – вёл себя…

– Погоди-ка, – сказал я. – А здесь ты его тоже нарушал?

Честное слово, я не думал, что он так испугается.

– Но у вас же нет такого закона… – еле шевеля побелевшими губами, проговорил Гриша. – Или… есть?

– Это тебе потом прокурор растолкует, – уклончиво пообещал я.

Гриша опустил голову.

– Да, – сказал он. – Нарушал. И здесь тоже.

– Ну, например?

– Например? – Гриша подумал. – Да много примеров, Минька…

– Ну а всё-таки?

– Ну, Бехтерь, бригада… – как-то неуверенно начал перечислять он. – Да и ты сам тоже… Ты ведь не хотел, чтобы я…

– Бехтерь? – с надеждой переспросил я. – А ну-ка давай про Бехтеря!

– Н-ну… – Гриша неопределённо подвигал плечом. – У них же… с Люсей… были уже сложившиеся отношения… А я появился и…

– Отбил, что ли?

– В общем-то, да… – с неохотой согласился он и тут же добавил: – Но это лишь для данного случая.

Так… Я пощупал виски. Разговор только начинался, а мозги у меня уже тихонько гудели от перегрева.

– Погоди-ка… А я? Я его тоже, что ли, нарушаю?

Гриша удивлённо вскинул голову.

– Да постоянно! – вырвалось у него.

– Так… – ошеломлённо сказал я. – Понятно… И много тебе припаяли?

Гриша не понял.

– Ну приговор, приговор тебе какой был?

– Ах, вон ты о чём, – сказал он. – Ты про наказание? Но, Минька… собственно, видишь ли… за это вообще не наказывают.

– Что? – заорал я.

– По здешним понятиям, разумеется, – торопливо пояснил он.

Сигарета не вынималась. Пришлось разорвать пачку.

– Бесполезно, Минька! – с отчаянием проговорил Гриша. – Ты пытаешься вогнать всё в привычные рамки – бесполезно! Пойми: это отстоявшееся до предельной ясности общество… («Вот я и говорю – ангелы», – пробормотал я, прикуривая.) Тебя сбивает слово «преступник»? Но точнее я перевести не могу. В вашем языке…

Тут надломленный голос Гриши Прахова уплыл куда-то, стал еле слышен. «Простите?..» – произнёс, оборачиваясь, вчерашний ангел. С вежливым удивлением. По-русски.

В три судорожных взмаха я погасил спичку и уставился на Гришу Прахова.

– Гриша!.. А язык? Язык вы наш откуда знаете? А документы? Где ты взял паспорт? Как ты сюда попал вообще? Кораблём?

– Что ты! – сказал Гриша. – Я бежал через… Ну, это, видишь ли, такое устройство… Два сообщающихся помещения, понимаешь?

– Ну!

– Вот… Причём одно из них находится на той планете, а другое – здесь, у вас… Понимаешь?

Я тупо молчал.

– Как бы тебе объяснить… – беспомощно проговорил Гриша. – Ну вот входишь ты, допустим, в то помещение, которое там… Закрываешь за собой люк. Нажимаешь клавишу. Снова открываешь люк и выходишь, но уже не там, а здесь… Понял теперь?

Я встал. Вернее – мы оба встали. Потом Гриша попятился и опрокинул табуретку.

– Где? – хрипло спросил я.

– Кто?

– Где это твоё устройство?

– Уничтожено, – поспешно сказал Гриша. – Полгода назад.

– А другие?

– Других не было, Минька…

Я тяжело опустился на скамеечку. Гриша поднял с пола табурет, но сесть так и не решился.

– Я знаю, о чём ты думаешь, Минька, – устремив на меня тёмные, словно провалившиеся глаза, умоляюще заговорил он. – Ты думаешь, что это с военными целями… Но они не воюют. Они давно уже не воюют…

Я не слушал. Я сидел оглушённый и так и видел эти бог знает подо что замаскированные устройства, готовые в любой момент выбросить на нас людей и технику… Что он там бормочет? Не воюют?.. Да, конечно. Особенно вчера, в сквере…

– А точно уничтожено?

– Точно.