На мой лоб ложатся две теплые точки. Меня насквозь пронизывает странно теплая волна. Целительная. На короткое мгновение боль отступает, потом возвращается сильнее, чем раньше. Я издаю стон, дыхание прерывается, я едва не теряю сознание. Сердце колотится в висках.

— О, моя бедняжка… Держись, моя Ледибаг. Пожалуйста!

Я не могу.

Я тону. Всё останавливается.

Шепот. Свист.

Меня накрывает теплое присутствие — словно надо мной сомкнулись две гигантские острожные ладони. Я словно в невесомости. Что-то ласкает меня, будто ветерок, будто дуновение. Раз, два. Снова и снова.

Словно бы Тикки. Словно бы мое Чудесное Исцеление. Но это более могущественное, более… непривычное. Знакомое, однако оно мне не принадлежит.

Я приоткрываю глаза, задерживая дыхание в надежде меньше мучиться. У меня ощущение, что я плыву, однако я не покидала землю. Вокруг меня туда-сюда носится блуждающий огонек — быстрый, сверкающий. Его красный свет омывает меня, теплый, успокаивающий, кажется, он проникает под кожу, сосредотачивается в каждом моем суставе, пульсирует в моих венах. Боль всё еще здесь, меня охватывает паника от одной мысли, что она снова обострится.

Но она наоборот стирается. Понемногу.

На моих глазах, затуманенных слезами, раненая рука начинает покрываться мурашками, дрожать. Глубокий порез на ладони понемногу закрывается. Большой и безымянный пальцы — посиневшие, неузнаваемые — возвращают себе привычную форму и цвет. Я сворачиваюсь клубком в этом чудном обволакивающем меня объятии, успокаивающем и укрепляющем. И, не теряя бдительности, осторожно вдыхаю: сломанные ребра больше не чувствуются, а легкие раскрываются, наполняются, словно первого сражения с Мастером Фу никогда не было. Ноги горят и зудят так сильно, что я морщусь, но они, наконец, отвечают мне. Постепенно они перестают причинять мне боль, как и всё остальное.

Я сворачиваюсь в снегу, испытывая такое облегчение и успокоение, что мне хочется плакать.

— Тикки.

— Ш-ш-ш, моя Ледибаг. Всё хорошо.

Голос Тикки странно серьезный и мягкий — почти человеческий, — но поющий, как если бы она улыбалась. Новая целебная волна поднимается по позвоночнику, бодрящая, потом фокусируется на перевязанной щеке. Ожог потрескивает, но я покоряюсь, закрыв глаза, доверяя. Жгучее ощущение под повязкой, к которому я давным-давно привыкла, исчезает.

— Вот. Готово.

Последняя волна тепла касается моих век, словно ласка, словно вытирая мои слезы. А потом всё исчезает. Возвращается тишина.

Я вдыхаю, выдыхаю. Начинаю снова — долго, глубоко. Никогда бы не подумала, что одна лишь возможность дышать может быть настолько… приятной. Благотворной. Чудесной. В слезах, я благодарно зарываюсь в тепло анорака. В других обстоятельствах я бы охотно осталась здесь, насладиться моментом и даже подремать. Но уснуть кажется невозможным, поскольку мной овладела новая неожиданная энергия.

Как после Чудесного Исцеления… в десять раз сильнее.

Вдали раздаются неразличимые вопли, звуки взрывов. Я сглатываю, уже не со страхом, но решительно — я должна вернуться. Я, наконец, открываю глаза.

Ночь, но снег под круглой полной луной сияет молочным отблеском. Снова падают крупные хлопья. Я одна посреди кратера, вырытого в обломках серверов Парижа-Пикселя. Наверное, Тикки отбросила и свалила в кучу обломки, торопясь вытащить меня из металлической ловушки. В нескольких сантиметрах от моих невредимых ног лежит гигантская пирамидальная голова робота Геймера. Одна из граней причудливо сверкает, мокрая от неизвестной жидкости.

Сердце подпрыгивает: снег повсюду вокруг меня не белый, а красный. Красный от крови. Я рывком сажусь, тяжело дыша, и нервно отряхиваю одежду, тоже ставшую невредимой. Мне некогда задерживаться.

Потом, потом тревоги.

— Тикки? Нам надо идти, Черному Коту нужна помощь!

Мой шепот отражается от окружающих меня стен из обломков. Мой взгляд привлекает потрескивание и красное свечение: блуждающий огонек потрескивает прямо на снегу, трепеща, словно маленькое пламя.

— Тикки?

Красный свет мягко гаснет. Тикки снова становится осязаемой. Глаза закрыты, усики опущены, она не реагирует.

— Т-Тикки?

Я аккуратно беру ее в ладони. Ее голова покачивается, она вся обмякла. Едва теплая. У меня прерывается дыхание. Я в панике шепчу:

— Эй… Проснись. Пожалуйста!

Я сажусь и прижимаю ее к щеке в надежде согреть. Она едва дышит.

— О, нет… Нет!

Я вдруг узнаю эту слабость — такую же, как во время нападения Принцессы Аромат. В тот день ей смог помочь Мастер Фу!

Что я могу сделать?

— Тикки! Прошу тебя, умоляю, поговори со мной! Скажи мне!

Что я должна сделать, чтобы ей стало лучше? Чтобы она вернулась?

— Пожалуйста!

В темной ночи мой взгляд привлекает искра. Подняв глаза, я понимаю, что не снег кружится в вышине, а белые бабочки. Сотни. Тысячи, все летят в направлении взрывов, наверняка чтобы принять участие в сражении. Я съеживаюсь в своем укрытии из обломков и натягиваю капюшон — а вдруг они меня заметили?

Любопытное предчувствие заставляет меня дернуться. На краю моей берлоги садится бабочка. Бабочка с крыльями, изборожденными темно-синим — акума.

— Нет!

Я держу Тикки рядом с собой, в тепле у моей шеи, в защите, вне поля зрения.

— Нет, Бражник. Ты не тронешь ее!

Я лихорадочно ищу что-нибудь для защиты. Хватаю валяющийся кусок железа и держу его перед собой, как Черный Кот держал бы свой шест — смехотворно, но лучше, чем ничего. Положив Тикки в свой шарф, я подношу руку к уху:

— Черный Кот? Где ты?

Но наушник исчез. Должно быть, я потеряла его в обломках!

Акума молча взлетает, планирует к моему убежищу. Я отступаю и оказываюсь прижатой спиной к роботу Геймера.

— Нет, нет!

Акума садится на красный снег. И вдруг что-то шевелится в моем шарфе.

— Моя Ледибаг…

— Тикки!

Я бросаю импровизированное оружие и с тысячью предосторожностей беру в руки квами. Тикки дрожит в моих ладонях. Ее погасшие синие глаза с трудом остаются открытыми, прикованные к небу, заполненному тысячью бабочек.

— Всё хорошо…

— Тикки, скажи, как тебе помочь? Пожалуйста!

Она слабо улыбается:

— Просто… Доверься мне.

Она переворачивается на бок и скатывается до края моих соединенных чашей ладоней так, словно это требует от нее колоссальных усилий. Она непонятно щебечет — слова на языке, который я не узнаю. Акума хлопает крыльями, словно в ответ. Легким прыжком она подлетает к нам. Я инстинктивно отступаю, но Тикки хватается за мои пальцы и выпрямляется, чтобы пойти ей навстречу. Протянув к ней лапку, она радостно щебечет:

— Нууру!

Но она слишком слаба и снова падает на спину в мои ладони. Она хохочет. Акума ограничивается тем, что летает над ней, выписывая круги и восьмерки, словно кроме Тикки больше ничего не существует. Я ошеломленно наблюдаю за ними.

Тикки снова садится, ее усики дрожат. Она кивает:

— Согласна, братишка.

Прежде чем я успеваю сделать что бы то ни было, акума приближается и садится ей на лоб. Черная точка на ее голове начинает сиять. Вдруг разливается знакомая энергия, омывая мое убежище странной, но мягкой, вопреки всему, свежестью. Это похоже на то, что я чувствовала рядом с акуманизированными, но более нейтральное, более простое.

Это… аура Нууру?

Тикки закрыла глаза. Она поднимается с моих ладоней в воздух. Ее очертания размываются, как и очертания акумы, а красный цвет временно смешивается с сиреневым. И я понимаю, что она понемногу поглощает энергию бабочки, как Изгнанник поглотил акуму Рипост.

Он… Он помогает ей?

Еще одно предчувствие заставляет меня опустить взгляд. Рядом с моим коленом в снегу ждет белая бабочка. Я нервно отодвигаюсь.

— Доверься, моя Ледибаг, — выдыхает Тикки, словно заметив мою тревогу.

Я подозрительно застываю. Белая бабочка не двигается.

— Он хочет только поговорить.

Голос Тикки становится всё более твердым. Ее аура, на короткое мгновение ставшая сиреневой, снова возвращается к красному. Точка на лбу ярко горит.