Боже, как же не хотелось никакого контакта с этим человеком! Но действительно без его помощи не обойтись, особенно если учесть, что необходимо поторопиться.

— По моим подсчетам, где-то половину пути мы прошли, — сказал Воронов, когда я снова ухватилась за его руку и мы двинулись вперед.

Я едва слушала, все силы прикладывая к тому, чтобы отрешиться, стереть из памяти этот жуткий поцелуй, все, что мы наговорили друг другу после…

Постепенно меня отпускало. Я старалась держать дистанцию, не прижиматься к мужчине так сильно. Если разобраться, то ведь это смешно, как какая-то минута может все изменить: совсем недавно буквально висла на Мише, глядела на него как на единственную твердыню среди страшных течений океана, сейчас же даже накопившаяся усталость и усиливавшийся ветер, старающийся сбить с ног, не заставят искать у него помощи, считать его опорой.

Немало в чувство приводил и факт, что ноги промокли и начали замерзать, а еще: на шее за воротом как-то оказался снег и теперь от холода крайне неприятно немели мышцы.

Был ли прав Воронов и мы действительно прошли половину пути, не уверена. Но если так, оставшаяся часть показалась мне просто неодолимой. Замерзшие ноги гудели от усталости, мокрое от снега лицо стыло на морозном ветру, все тело ломило, холодный воздух забирался под полы пальто, ознобом скреб кожу, а мышцы ощущались точно деревянные.

Мы оба, придерживаясь договоренности, молчали, вязли в снегу, постепенно заметавшем колею-тропу, но двигались достаточно бодро. А после этот треклятый поцелуй, как, впрочем, и решительность, энтузиазм, владевшие нами в начале пути, смело непогодой, эмоциональным и физическим истощением.

Время от времени Миша посматривал на меня, проверяя мое состояние, несколько раз придержал, когда я едва не растянулась, зацепившись за что-то, спрятанное за взбитой снежной периной. И даже однажды, не встретив сопротивления — такая одолела усталость, — развернулся, притянул к себе, растирая спину и плечи, чтобы согреть меня, совсем озябшую. Потом, сняв перчатки, прижал восхитительно теплые ладони к моим ледяным щекам, согрел дыханием замерзший нос.

Сокрушительная дилемма. Умом понимала, что нельзя наслаждаться этой близостью, так отдаваться ей, что все неправильно, надо вновь обозначить границу, но сил отстраниться, воспротивиться не было — я замерзла, а он так замечательно отогревает. И молча! Без комментариев и сентенций с таинственным смыслом.

Передышка — и снова вперед и вперед. Небо становилось все темнее, устремляющиеся в него сосны, верхушки которых баюкали ветер, — все более угрожающими, коктейль из непогоды и вечернего сумрака — все гуще, а мы все шли и шли.

В тот момент, когда поймала себя на том, что буквально выпала из реальности, став похожей на механическую игрушку, которую завели, а теперь она автоматически переставляет ноги, не умея ни думать, ни анализировать, Воронов вдруг остановился, вглядываясь в темноту.

— Эй! — закричал он во все горло. Я вздрогнула.

Высунувшись из-за спины мужчины, посмотрела в ту же сторону, что и он, и заметила темный силуэт, двигающийся в колеблющейся кисее снегопада.

— Тимофей! Стой! Подожди! — Мой спутник сложил руки рупором, усиливая звук, затем едва не бросился бежать, утаскивая меня следом. Вот только снежный покров существенно затруднял попытки ускориться.

Но, кажется, Мишу услышали.

Я сидела за столом, кутаясь в желтый махровый халат, любезно одолженный мне хозяйкой дома, и, щурясь на второй стакан с горячим чаем, клевала носом. Рядом расположился озабоченно поглядывающий на меня Миша. Именно в его сторону клонилось мое отяжелевшее и ослабевшее тело… Которое и не думали отталкивать и возвращать в горизонтальное положение.

Предшествующие этому моменту несколько часов моей жизни казались страшным сном, чем-то далеким, нереальным, а где-то даже выдуманным. Благословенные физическое истощение и сонливость постепенно вымывали их из памяти.

Все же нам очень повезло поймать Тимофея именно тогда, когда тот собирался свернуть на путь в Золотаревку, о котором знали лишь местные. Сугробы ему были не страшны, ведь мужчина был на лыжах.

Наш заснеженный вид и поступок, граничащий с безумием, его безмерно удивили. Еще бы! Идти назад вместо того, чтобы двигаться вперед к населенному пункту, где вероятность получить помощь составляет сто процентов!

Попеняв Воронову, Тимофей расписал план действий: машина пусть остается на месте, завтра он и его шурин вызволят беднягу из снежной ловушки, мы сейчас следуем за ним к нему домой (правда, придется сделать крюк, поскольку протоптанная тропа не совпадает с проложенной лыжней), греемся и ужинаем.

Радость от того, что у нас с Вороновым наконец-то разрешилась главная проблема — мы не остались в лесу и скоро попадем в тепло, — довольно быстро поглотила безмерная, безбрежная и неодолимая усталость.

Метель начала стихать, тропу мы нашли, и стало чуть легче идти, но я уже буквально валилась с ног и держалась исключительно силой воли и желанием не подводить мужчин, смотревших на меня с сочувствием (а Миша даже со смятением, виной и беспокойством).

Дорога к вожделенному теплу и спасению показалась затянувшимся на вечность кошмаром. Темнота, грозно обступавший со всех сторон сосняк, набившая оскомину и поглотившая все круговерть снега, холод… И шаги. Еще и еще, двигаться и двигаться, нельзя останавливаться.

— Мы почти на месте, — подбодрил Тимофей, когда я готова была рухнуть.

— Может, тебя понести, — предложил Воронов, абсолютно серьезный.

Промолчала, не желая тратить силы и вступать в спор, доказывая, что это замедлит нас в тысячу раз, а хотелось бы быстрее достигнуть пункта назначения.

Наш спаситель жил на краю поселка в деревянном домике старой постройки, но было видно, что строение добротное и отремонтированное. Впрочем, вскоре квадратных метров и комфорта у Тимофея должно было прибавиться. На участке, как успела заметить, велось строительство, и первый этаж довольно большого кирпичного коттеджа уже был готов.

Жена Тимофея, Нина, полноватая, добродушная, разговорчивая, едва нас познакомили, коротко и красочно обрисовав ситуацию, тут же взяла надо мной полную опеку. Она помогла мне раздеться, проводила в душ, показала, как сделать воду горячей, снабдила полотенцами и халатом, подробно описала, что приготовила на ужин и что мне следует сделать, чтобы избежать простуды.

Ее слова улавливала через раз, но кивала, от души благодарила за доброту, а оставшись одна в ванной комнате, механически залезла в душевую кабину и едва не расплакалась от счастья и облегчения, когда кожи коснулись горячие струи.

Душ сделал свое благое дело. Я взбодрилась, пришла в себя, позвонила родителям и коротко описала им ситуацию, попросив не волноваться. А после ощутила, что зверски голодна.

А вот плотный ужин, состоявший из жаренной с мясом и грибами картошки, тридцати граммов коньяка («Лесенька, надо выпить, поверь, лучшее средство после таких вот приключений»), затянувшаяся беседа мужчин о качестве окрестных дорог и транспортных средствах, способных их преодолеть, размалывающее кости в порошок тепло, во много раз увеличившее масштаб усталости, — все это буквально подкосило меня. Я начала впадать в дрему, сидя за столом. Сил бороться и призвать себя выполнять правила этикета не было. Не прогоняло сонливость даже то, что в качестве подушки моя голова выбрала плечо Воронова.

Да, надо бы убрать его загребущую руку со своей талии, нос и губы — с макушки, подняться, вызвать такси, ехать домой…

— Оставайтесь у нас на ночь…

— … стеснять бы не хотелось…

— Да не дури, Миш, место есть.

— …признателен… только из-за Леси.

— … Нина проводит…

До меня долетали обрывки фраз, потом меня встряхнула возобновившаяся суета хозяйки, а после женщина помогла мне подняться из-за стола и отвела в комнату.