К обстановке не присматривалась. Слипающиеся глаза отметили плотные полосатые шторы, закрывающие окно вместе с половиной стены да разложенный диван, занявший практически две трети комнаты. Он был застелен постельным бельем в блеклый голубой цветочек и соблазнял лечь и отключиться так, как ничто и никогда до этого момента в моей жизни.

— Ложись давай, — пригласила Нина, откидывая одеяло.

— Не хочется стеснять вас, — пробормотала, не решилась сделать и шага на гудящих и требующих отдыха ногах.

— И не стеснишь, — отрезала хозяйка. — Ложись. Отдохнешь и выспишься, а завтра вытащим вашу машину и поедете домой.

Она говорила еще что-то, но я уже укладывалась, поражаясь, как поддалась на уговоры, лезу в чужую постель, а совесть, смущение и неловкость не тревожат и никак не дают о себе знать.

Закрыла глаза и отключилась. В первый раз в жизни глубокий сон настиг так быстро, как гаснет свет в лампе, стоит только хлопнуть по выключателю.

***

Я постепенно просыпалась, нехотя, лениво выбираясь из кокона сна и не торопясь восстанавливать в реальности сознание и тело.

Было тепло, даже жарко. И это воспринималось почему-то как счастье и благодать. Рядом я чувствовала Мишу: горячее твердое тело, его запах. Родные руки обнимали меня, заставив улыбнуться, дыхание обдавало висок, шею, за ухом, губы чувственно, нежно и медленно касались кожи.

Ясно теперь, что же меня разбудило. Вернее, чье нетерпение…

Не открывая глаз, я повернулась, крепко обняла своего мужчину в ответ. Интересно, сколько у нас есть времени до того, как зазвонит будильник и надо будет вставать на работу? Плевать… Так сильно хочу заняться с ним любовью, что к черту возможное опоздание.

Я нашла его губы, тут же отозвавшиеся, жадно завладевшие моими. Мы одновременно застонали, возбужденные, полностью оказавшиеся во власти сильного желания. А в следующую секунду я очутилась на спине, а Миша — сверху, между моих бедер. Ощутила промежностью его каменную плоть.

Жарко. Горячо. Сладкий страстный поцелуй. Еще и еще… Этим нельзя насытиться. Полы махрового халата, в котором почему-то легла спать, он нетерпеливо откинул, чтобы, сильнее прижав мое бедро к своему телу, поглаживать его, ласкать живот, добраться до груди, скрытой нижним бельем, — странно, что отправилась в постель в такой амуниции…

Я млела и сгорала от прикосновений его рук и губ, от чувства максимального контакта, от ожидания еще большей близости, предвкушения пика. Дыхания стало не хватать, и я разорвала поцелуй, чтобы сделать вдох, и… окончательно проснулась.

Реальность заставила оцепенеть. Я лежала, раскинувшись на диване (одеяло где-то в стороне), возбужденная, взмокшая, пылающая. Халат хозяйки дома, приютившей на ночь, распахнут, мое тело, прикрытое лишь нижним бельем, полностью доступно Воронову, которого здесь и сейчас вообще быть не должно. Тем не менее… вот он лежит на мне, одной рукой придерживая за талию, пальцами другой запутавшись в волосах, с упоением и жаром целует в шею. Кругом тьма. И тишина, нарушаемая частым дыханием, его и моим.

Я дернулась, вырываясь. Мужчина легко и быстро меня отпустил, будто ожидал этого. Дрожащими руками собрала халат, запахнула и, подтянувшись ближе к изголовью, приподнялась. Уставилась на Мишу в растерянности, досаде и испуге.

— Ты что творишь? — прошептала, пытаясь выровнять дыхание.

— Пока еще ничего, — отозвался он.

В темноте не могла рассмотреть выражение лица Воронова, но хрипловатый напряженный голос выдавал сильное возбуждение.

— Почему мы вообще в одной постели? — Сглотнув, мысленно отвесила себе пощечину, чтобы быстрее сбросить морок либидо, убрала волосы с лица, поправила завернувшийся ворот халата.

Хоть одежда и надежно скрывала меня сейчас, доходя до середины бедра, но все равно чувствовала себя так, будто лежу перед Мишей полностью раздетой и совершено нелепым образом прервала великолепнейшую прелюдию.

Ну по большому счету, так оно и было…

Между ног больно и сладко ныло, сердце все никак не могло успокоиться, будто наэлектризованное тело горело, желая ласк и прикосновений, губы припухли и хранили вкус недавних поцелуев.

— Варианта было два: либо хозяйская постель, либо эта, — усмехнулся Миша. Он перекатился набок и, судя по интонации и моим ощущениям, оглядывал меня довольно, с видом собственника.

Уж он-то точно не пребывает в шоке и растерянности.

— На кухне есть диван, — вспомнила я.

Глаза наконец-то привыкли к темноте. Отметила, что из одежды на мужчине были лишь боксеры. Воронов вытянулся рядом, стопы, правда, не умещались на диване, свисали. Поджарое длинное тело от моего отделял лишь халат да кусочек тонкого скомканного одеяла. Пальцы правой руки Миши невесомо касались ворсинок моей одежды на бедре: чуть вниз — и будет обнаженная кожа.

Судорожно выдохнув, почувствовав, как мурашки пробежали по спине, кожу будто защипало в предвкушении, а внизу живота сладко сократились мышцы, я перевела взгляд на лицо мужчины.

Воронов глядел в мои глаза с каким-то жадным вниманием, хищным выжидательным интересом, смущая еще больше, путая мысли, гипнотизируя. Ответил, выдержав паузу:

— Тимофей посчитал, что мы вместе.

— И ты не разубедил его, конечно же, — кивнула я.

Все-таки, наверное, мне это снится. Реальностью такая ситуация быть не может.

Я в замешательстве обвела взглядом комнату, силясь прийти в себя, найти какую-нибудь опору… Темнота, тишина. За занавешенным окном ни проблеска. Сколько сейчас времени? Что мне делать? Где я вчера оставила одежду?

Не знаю. Не помню.

— Лесь. — Миша привлек мое внимание, положив ладонь на коленку. — Одно твое слово — и я уйду на тот диван.

Тепло его кожи, мягкий обволакивающий голос, максимальная близость… Представила, как он ютится на холодной сейчас кухне, а я остаюсь здесь… Зачем? Черное дело уже сделано: не осталось ни следа бутафорских границ, спокойствия и разума.

Облизала губы, собираясь ответить, но промолчала: обнаружила, что просто не могу ни прогнать, ни оставить.

Он будто бы все понял. Слабо улыбнулся (или мне это померещилось в темноте) и начал невесомо, кончиками пальцев ласкать мою коленку. Я замерла, накрыла его расшалившуюся руку своей.

— Перестань, — одернула, подтянула ноги к себе, вспомнив поговорку «Пусти козла в огород…»

— Хорошо, — согласился Воронов подозрительно легко. А в следующее мгновение приподнялся и стал покрывать неспешными долгими поцелуями одно колено, затем другое.

У меня перехватило дыхание, а подавленное мучительное желание взметнулось вновь, охватило каждую клеточку тела, точно пожар.

— Миша, — тихо возмутилась я, села, когда руки мужчины, проникнув под халат и задрав его полы, принялись ласкать бедра, держа их в ласковом, но твердом захвате, пока губы исследовали колени.

— Все! Иди на кухню, — прошипела, пытаясь оттолкнуть голову Воронова, но, кажется, лишь ласкала ее, зарывшись пальцами в жесткие короткие волосы.

— Нет, Лесь, теперь уже поздно, — объявил наглец, наконец-то оторвавшись от моих ног.

Но только затем, чтобы внезапно опрокинуть меня на спину и, вдавливая в подушки, нависнуть сверху, придерживая за запястья обе руки.

Я оказалась распластанной под ним в импровизированном плену, часто дышавшая, взбудораженная и возбужденная. И эта беспомощность, его губы, потянувшиеся к моим, твердое тело, вжимавшееся в мое, бескомпромиссность и тяжесть желания, которое чувствовала своим лоном, обжигающий, пьянящий взгляд темных глаз, смотревших в мои, — все это вдруг стало всем миром, приоритетом, отметавшим все остальное, мешающееся и ненужное.

Этот поцелуй был совсем другим, не таким, как те, после которых я проснулась. Ярчайшие, острейшие ощущения. Сладчайшая и болезненная страсть, от которой сгораешь дотла. Миша перестал себя сдерживать: губы то впивались, то жалили, то становились нежными, податливыми, позволяя и мне возвращать поцелуи, руки были повсюду, гладили, обхватывали, касались напористо, подчиняя и томя.