Казалось, скандал начал затихать. На какое-то время Бармас со своей соперницей остались один на один в помещении химической лаборатории. Свидетели скандала уже стали расходится по своим помещениям, как вдруг дверь химической лаборатории резко распахнулась и оттуда вылетела разъяренная Марья Михайловна с истерическими криками: – Ну давай, мерзавка, давай, давай! Выходи сюда и давай при свидетелях! Боишься ? – визжала она. Когда все прибежали на крики Бармас, то увидели, что Юля сидит у лабораторных весов, делает вид, будто взвешивает стружку и выдавливает из себя с ненавистью: – Сво-о-о-лочь! Скоти-и-и-на!
Оказалось, что как только они с Бармас остались в лаборатории наедине, Юля подскочила к ней и, со всего размаху «заехала» ей своей нелегкой рукой по правой щеке. «Заехать» ей по левой она не успела, так как Марья Михайловна вылетела в коридор. При этом Бармас в голову пришла мысль, что нет худа без добра – можно использовать это нападение в своих коварных целях, разумеется осуществить такое можно только при свидетелях. Однако Юля на провокацию эту не поддалась, не смотря на все старания Марьи Михайловны. Потенциальные свидетели опять стали расходиться по своим «каморкам» . – От жулики! – сказал хихикая Стасик. Туркина, так та вообще расхохоталась: Юля отлупила Марью Михайловну! – заключила она. «Посмитный» тихонько сказал Елене Григорьевне Кардек и Вере Николаевне Любченко: – Жиды подрались! Собеседницы понимающе улыбнулись.
Марья Михайловна Бармас потерпела очередное фиаско. Но и Юля ничего от этого всего не выиграла; ведь ей теперь, дабы доказывать свою невиновность, приходилось «по настоящему» определять серу в чугунах. На какое-то время скандалы утихли. Со стороны все выглядело так, будто ничего не случилось. Догадываюсь, что это происшествие все же докатилось до ушей Главного металлурга, так как Пелех по-прежнему оставался на своем месте, а Юля на своем, без какого-либо карьерного роста.
Надо отметить, что кроме врагов, типа Юли, у Марьи Михайловны были и приятельницы. Это прежде всего, сотрудница техники безопасности и промышленной санитарии, обладательница огромного зоба, Соня Семеновна Лихтенштуль. Они когда-то вместе заканчивали химический факультет университета. А зоб у Сони Семеновны был результатом неправильного обмена веществ, приобретенного в свою очередь от повышенной радиации. Ведь она, по рассказам Бармас, занималась в послевоенные годы обогащением урана где-то на Севере. Она была примерно того же возраста, что и Марья Михайловна. Навещала Соня Семеновна свою приятельницу не часто, в основном, что бы пообедать вместе, так как в лаборатории можно было приготовить свежий обед или разогреть то, что было принесено из дому. Соня Семеновна была женщина далеко не худая и на фоне Марьи Михайловны смотрелась, как дирижабль . К тому же огромный, как у пеликана зоб способствовал этому. Наличие этого «отклонения» отражалось так же и на ее голосе, всегда доносившегося глубоко изнутри, как у чревовещательницы. Стасик Кушиль частенько подражал ее манере разговора: – Марья Михайловна, Вы не хотите кушать сосиски, моя Альма не хочет( Альма – любимая собачка Сони Семеновны)?
Еще одна приятельница Бармас – Шурочка не давала ей скучать. Шурочка когда-то раньше работала здесь же в химической лаборатории лаборантом вместе с Марьей Михайловной. Когда она ушла на пенсию , вместо нее и была принята на работу Юля, но почему-то не лаборанткой, а инженером – химиком. У детей Шурочки родилось несколько внуков и ей, как принято в большинстве еврейских семей, приходилось с ними иметь дело. Именно по этой причине она покинула свою коллегу и приятельницу Бармас, уходя на пенсию. Однако она не забывала ее и, временами навещала.
К Юле обе приятельницы относились сдержано, хоть и здоровались приходя, а уходя прощались, потому что предпочитали не принимать участия в злобных выпадах Марьи Михайловны против своей ненавистницы. Единственно, что не прощала Шурочка Юле, так это непомерного поедания детского питания во время обеда и всячески, со слов Юли, портила ей аппетит. Как только Юля начинала с аппетитом поедать фруктовое пюре, Шурочка заводила с Марьей Михайловной разговор о том, какого цвета вчера был кал у ее внука Яши. Они в деталях обсуждали причины появления такого цвета.
У Юли тоже были приятели и приятельницы. Не знаю можно ли отнести к числу ее приятелей Додика Шойхета, который работал гальваником на участке покрытий. Он был большой «шутник», так как всегда приходя в лабораторию к Юле за электролитом с двумя десятилитровыми ведрами, постоянно исполнял роль горячо влюбленного юношу, хотя лет ему было примерно за шестьдесят. Появлялся он в длинном резиновом фартуке с эмалированными ведрами, которые Шойхет, увидев Юлю, ронял с грохотом при входе в химическую лабораторию. – Вот она, моя любовь! – орал он, врываясь в помещение. – Пусть меня судят за изнасилование, но я не упущу этого момента! При этом Шойхет начинал гоняться вокруг лабораторного стола за визжащей Юлей. – Куда же Вы от меня убегаете? Сто-о-йте, сто-о-йте! Вы ведете себя так, как будто Вас привезли из лесу! Вы просто какая-то дикая! – своим хриплым старческим голосом кричал Шойхет. – Шойхет, Шойхет, Вы с ума сошли!-кричала Юля, убегая и, сияя от удовольствия.
Наконец он настигал ее, после чего обнимал Юлю двумя руками, прижимался к ее спине и шептал на ухо: – Ну, как я вам в свои пятьдесят лет? – Шойхет, Вы хитрец! – хихикала Юля – под шумок убавили себе десяток лет.
Додик Шойхет был непростой гальваник, он был еще и членом партии, входил в состав парткома завода. Кроме этого ,будучи ветераном Великой Отечественной Войны, часто выступал на заводских собраниях, особенно по случаю годовщины Победы , где он не упускал возможности покритиковать директора. – Если бы не мы, Вы были бы пастухом у немцев, из Вас бы немцы делали перчатки! – не унимался он. У директора при таких речах начинал дергаться левый глаз на нервной почве. Однако он делал вид, что очень уважает критику в свой адрес и даже улыбался. Если бы он не был членом парткома и ветераном войны, лететь бы Додику с завода кубарем на следующий день, после таких выпадов по отношению к начальству. В те годы быть членом партии и оставаться евреем, удавалось немногим, но Додику пока везло. На заводе проводилась довольно либеральная политика по отношению к персоналу, учитывая то, что основу завода составляли старые опытные кадры, прощалось многое , как нарушение трудовой дисциплины, так и даже различные преступления. Вот к примеру, во втором механическом цехе работал один разнорабочий, очень странный субъект и это мало сказано! Витя был просто не совсем развит в умственном отношении. Он уверял всех, что днем он работает на заводе разнорабочим, а вечером -он работает начальником Одесса-Кишиневской железной дороги. В доказательство этого Витя носил железнодорожную фуражку. Это была еще не вся слава этого мужчины. Витя всегда признавал, что бог не наградил его умом, но зато нагадил его кое-чем другим. А это другое было ничем иным, как небывалых размеров половой член. Рабочие этого цеха утверждали, что есть на свете Царь-колокол, Царь-пушка, а Витя просто Царь- …..й. Когда Витя голым входил в цеховую душевую, все присутствовавшие издавали протяжный крик: – У-у-у-у!!! Этим достоинством он очень гордился. Витя, говорят даже был женат когда-то, но это продлилось недолго – только первую брачную ночь, в результате которой, его новоиспеченная супруга разбив окно,как безумная выпрыгнула на улицу и скрылась в неизвестном направлении.
Так вот, однажды Витя исчез с работы на целый месяц. Так как он неизвестно где жил, никто не мог узнать почему транспортировщик второго механического цеха не ходит на работу. Вдруг он появился на работе, как обычно в своей железнодорожной фуражке. Понятно, что его вызвали к начальнику цеха для объяснений. Витя рассказал, что он долго лежал в больнице пока не выздоровел. – А где же твой больничный лист? – спросил начальник цеха «начальника Одесса-Кишиневской железной дороги». Витя не растерялся: – Понимаете, когда меня осматривала врач перед моей выпиской, она увидела мой половой член. Тогда она потребовала, что бы я с ней переспал, а то она не выдаст мне больничный лист. А мне совсем не хотелось ее удовлетворять, вот и остался без листа.
