– По очереди, господа.
– Мы для неё кое-что приготовили. Изумрудный цвет будет к лицу.
– По очереди, господа.
– Какая мягкая и нежная кожа. До чего бледная, прямо, как усопшая!
– Она такая красивая! Я никого не видел красивее, чем она!
– Позвольте. Скинем эту серую и грубую одежду. На сегодня она – наша королева, а нашей королеве полагается только лучшее. Как ей идёт изумрудный цвет!
– Она пылает бледным огнём!
– Вы так удачно и правильно выбрали модель трусиков. А как вы не промахнулись с размером?
– У нас есть все мерки в базе данных.
– По очереди, господа.
Голоса то приближались ко мне, то отдалялись. Чьи-то руки трогали меня, но я с трудом могла что-то почувствовать, шевельнуться, предпринять. Мысль, даже мысль непозволительно путалась, но я прекрасно помнила, что со мной происходило, что со мной делали. Мне было бы страшно, если бы я не разучилась на время бояться. Мне было бы больно, если бы я за свои пятнадцать лет смогла знать хоть что-то про настоящую боль. Меня в тот момент не было, пуста, как сосуд для инородного. Лишь только неприятное, липкое и красное, как вина человека, проползало по моим худым ногам. Меня не было. Они такие же безымянные, как и студент-писатель, которому я подарила свой искренний и первый поцелуй в жизни.
– По очереди, господа.
Чистилище
«Почему в православной церкви нет чистилища? Потому что у православного человека нет права на ошибку? Или потому что отражение церковных догматов – реальная жизнь? Всё человеческое существование и есть одно сплошное чистилище, ведь даже дети рождаются во грехе. Эти маленькие и светлые ангелочки грешны от рождения, а потом должны прожить жизнь, полностью очистив себя от греха, не набрав по дороге новых. В православии нет чистилища, но есть вечное мытарство до Божьего престола. Русский человек – вечный мытарь, заблудившийся не на пути к небесным сферам, а заплутавший сам в себе. Здесь ему ни ангелы, ни бесы, ни божественное откровение, ни дьявольское искушение не помогут…»
– Меня зовут Елизавета Стыкина, мне двадцать семь лет. Не смотря на молодой возраст, я успела многое пережить. Знаю, это звучит достаточно банально, но порой только банальность может в полной мере отразить истину. На мою жизнь выпало много испытаний, но я не имею права роптать на злой рок и судьбу. Бог не посылает тех вещей, что мы не можем преодолеть. Обо всём самом плохом, что было в моей жизни, я стараюсь не думать, но при этом и не забывать. Настоящая борьба в знании. Я – мать ребёнка насильника. Я – мать-одиночка, и даже точно не знаю, кто конкретно является отцом. Но я – счастливая мать, у меня растёт здоровый и жизнерадостный сын, он – мой смысл, он – моё чистилище. Я не без помощи смогла справиться с такой ситуацией, будучи ещё подростком. Теперь же, я хочу поделиться своим опытом и знаниями, переживаниями с теми, кто решил воспитывать ребёнка от насильника…
Я ещё долго говорила свою речь, больше машинально, с атрофированными чувствами, а мысли возвращались к событиям одиннадцатилетней давности. Тогда всё пошло наперекосяк не только у меня. Факты насилия вскрылись, оказалось, что главные благотворители основную часть денег жертвовали не из-за гуманности и милосердия, а как плату за хорошеньких девочек. Моя беременность помогла вскрыть эту жестокую правду. Матушка Авдотья знала, она была в курсе и поощряла данное действие. Она села, вместе с двумя насильниками, а вот директор центра не смог отделаться так легко. В приступе праведного гнева его убил благородный отец Василий, который понятия не имел, что происходит в центре. Я не могу его за это судить. Говорят, что он уже вышел. Надо встретиться с ним. Но не могу я винить и своих насильников. Нет, я не чувствую по отношению к ним ни страха, ни злости, ни желания возмездия – они уже давно перестали для меня существовать, остались лишь воспоминания об их действиях. Всё случилось, как случилось. Я испытываю полное смирение. Жалею только об одном, что была невероятно жестока к бедной девочке Оксане. Она не дожила и до восемнадцати. После закрытия нашего центра у неё просто не было шансов. Дети бывают порой уж слишком жестокими. Но мы есть, кто есть. Я больше не верю в Бога, но под христианской эгидой пытаюсь помочь матерям, попавшим в тяжёлую ситуацию, и имеющим смелость, дабы сохранить ребёнка. Человеку на деле может помочь только человек, а не какая-то там вера, учения, идеология. Сам себе рай, чистилище и ад.
Когда я закончила свою речь, зал огласился бурными аплодисментами. Вокруг витало сочувствие – редкое ныне ощущение. Я поправила свои рыжие волосы, собранные в пучок и вышла со сцены.
– Отличная речь, я думаю, что мы получим хорошее финансирование, – сказал мой помощник, соучредитель и какой-то общественный деятель. Солидный мужчина в возрасте с усами, что так смешно шевелились…
Я пристально на него посмотрела и улыбнулась сдавленной улыбкой. Взгляд. И в моей душе всё надломилось и вырвалось наружу. Что-то лавинообразное, могучее и тоскливое, что-то, что способно поглотить всю мою жизнь, наполнив её примесью страха. Я посмотрела на довольное лицо своего соучредителя, и из моей груди вырвался вопль ужаса ؘ– всплеск прошлого. От него пахло тяжёлым мужским одеколоном, что надменно подчинил себе тонкий аромат моих духов. Аромат розы.
VI.
Мысль перевернулась, вздохнула и успокоилась, будто ничего и не было. Всего пару мгновений, а мимо пролетела чья-то судьба и ещё десяток, связанных с ней жизней. Только мой собственный рок остаётся в вечной стагнации, не в силах сдвинуться с места. Это похоже на сон. В мыслях, правда, всё происходит намного быстрее, так как абсолютного покоя не существует, даже маленькое, едва заметное колебание улетает вперёд со скоростью света. Вперёд, к новой смерти и новой жизни.
Чайник закипел, напомнив мне своим щелчком о том, что я – Анатолий Бодрин. Мысль подтвердила, что я всегда им был. Сегодня только растворимый кофе, очередной суррогат в моей жизни, но на зарплату в сфере обслуживания многое невозможно себе позволить. Особенно, когда её больше нет. На большинство зарплат многое невозможно себе позволить – это и есть равенство среди равных. Придётся просить милостыню у отца, но он так далеко, что мысль не в силах ничего подобного представить. Там, далеко, где находится моё детство… интересно, а рядом с детством всегда блуждает старость и смерть? Если да, то они тоже где-то там, рыщут подле отчего дома? Отец – это моё детство и смерть. Да, они похожи. Ведь какими могут быть жестокими дети и подростки? Вспоминая недавние резонансные истории: кого-то поджигают, избивают толпой, режут… Говорят, что всё от недостатка воспитания. Может, оно и так, но мне представляется, что дети жестоки только потому, что они искрени. Если они кого-то ненавидят, то ненавидят всем сердцем, желая ему боли и смерти. Если они любят, то любят пренебрегая всеми, включая самих себя. Чего только стоят случаи вмешательство детей в бытовые ссоры, самопожертвование ради близких, когда малыш отчаянно хватает за ногу папу, который уже почти вколотил маму в кафель кухни. Дети делают так, как им подсказывает сердце. Именно поэтому переходящая из детства в зрелость молодость такая безбашенная. Юность – возраст революционеров, террористов, молодых людей, что ставят на кон всё. Протест против того, когда старшее поколение показывает, что такое компромисс, а горящая душа не желает с этим соглашаться. Только твёрдая рука родителей и государства спасает от настоящего безрассудства, да и то не всегда. В переходном возрасте дети из-за отсутствия жизненного опыта слишком форсируют события, от этого и происходят многие проблемы, связанные с алкоголем, наркотиками, экстремизмом и глупыми идеями. Последний искрений крик детства, перед тем, как войти в лживую зрелость. Происходит своего рода отбор, кто сможет смириться со спящим обществом, а кто – нет. Первым достаётся тягучая и размеренная жизнь, но взамен отбирается одно маленькое свойство, одно ненужное свойство – быть честным хотя бы с самим собой. С этим ничего не поделать, это не плохо и не хорошо, это ровным счётом так, как должно быть. Я знаю, о чём говорю, потому что только-только остыло моё горячее сердце, только-только я начал погружаться в вязкую субстанцию взрослой жизни. Прошли те времена, когда я задумывался о том, чтобы собрать самодельную бомбу, те времена, когда я сперва бил, а потом думал. Заканчивается во мне возможность быть честным, хотя бы с самим собой. Я оттягиваю момент, как могу, но он – неизбежен. Невкусный растворимый кофе давал мне понять, что я – Анатолий Бодрин, сын, медленно превращающийся в отца.
