— За работу, меестер Филипп! Нужно подготовиться к завтрашней молитве после захода солнца в соборе. Брат из Брюсселя желает поговорить с нами. И мы должны представить «Рай» для медитации. Это как раз в вашем духе.

Ученый рассмеялся. Петрониусу показалось, что мужчины поднимаются по лестнице. Во всяком случае, он не расслышал ответа, так как голоса затихли вверху.

Петрониус осторожно откашлялся и прислонился к стене. Его разум был смущен: пуст и одурманен одновременно. Он не знал, что думать и как видеть. Нужно выспаться, а завтра он подождет в соборе до захода солнца.

Петрониус проскользнул в свою каморку, запер дверь и лег на кровать. Окно оставил приоткрытым. Его сознание угасало медленно. Одна мысль не давала покоя: кто бы ни был виновен в смерти Питера — даже если это сам Босх, — ему не избежать костра. Петрониус поклялся в этом.

После зноя летнего дня прохлада собора заставила Петрониуса поежиться. Под колоннами еще недостроенного храма стояли торговцы рыбой, предлагавшие свой товар, мясники со всего города укрылись в тени храма. Ростовщики стояли рядом с суконщиками, нищие вместе с горожанами ждали вечерни. Так как большинство горожан перебрались в послеобеденный час с душных улиц под своды незаконченного собора, сюда пришли и проститутки в поисках мужчин, а сутенеры ждали за колоннами, чтобы получить деньги.

В углу священник исповедовал горемыку, в нескольких шагах от них мужчина расплачивался за быстрое счастье за пыльными шторами. В капелле Святой Марии, крыша над которой уже была завершена, монах совершал свой молебен. Несколько женщин слушали мессу, стоя на коленях на холодном каменном полу, чтобы причаститься телом Христовым.

Петрониус заметил воришку, который прислонился к колонне и оценивающе рассматривал проходивших мимо мужчин и женщин. Быстрый толчок, короткое прикосновение к груди, негромкий возглас, и кошелек стремительно передан сообщнику. Бурные извинения, и ловкач вновь занимает место за колонной, уходящей в вышину серого неба. Парень хорошо знал свое дело, и Петрониус плотнее прижал к себе кошелек.

Через небольшую дверь в деревянном заграждении, отделявшем ее от главного нефа, Петрониус прошел в уже достроенную капеллу Святой Марии и стал рассматривать работу мастера Босха. Сюжет из Библии был изображен на нескольких полотнах: история Авигеи, коленопреклоненной перед Давидом.

На левой части изображались посланники Давида. Они передали Навалу, супругу Авигеи, весть о мире и были изгнаны из его дома.

В центре картины Босх изобразил коленопреклонение Авигеи перед Давидом. Вокруг нее лежали подарки: двести хлебов, бурдюки с вином, прекрасные овцы, поджаренное зерно, пироги, высушенный виноград, — и стояли ослы, которые привези все это богатство Давиду.

Третья картина рассказывала о том, как Господь покарал Навала болезнью и убил, а Давид похитил Авигею. Карикатурное лицо Навала с выражением глупой наивности испугало Петрониуса. Он уже видел эти наброски на свитке, который должен был доставить в Оиршот. Сходство с патером Иоганнесом заставило его содрогнуться.

Обнаженная Авигея бросилась ниц перед Давидом. Она предлагала себя в знак искупления. В такой интерпретации сюжет был неизвестен Петрониусу. Однако картина завораживала.

А создания, которые на последней части триптиха спешили с небес и выползали из земли, чтобы напугать Навала!.. Никогда раньше Петрониус не видел таких монстров, такое скопище жутких образов из самых страшных кошмаров.

— Что должно происходить в этой голове, сын мой, чтобы на свет явились такие ужасы? Может, он одержим дьяволом и потому так рисует, или его фантазия превосходит нашу?

Петрониус испугался, но быстро взял себя в руки.

— Это редкий дар: придавать людским страхам, не имеющим названия, зримые формы. Они пробуждают у зрителя ужас, который вызывают неясные сновидения.

Патер обошел вокруг Петрониуса, потирая подбородок, будто размышляя. Гул его шагов тонул в шуме торговых рядов под колоннами храма. Петрониус посмотрел на хор. Перед алтарем собралась группа людей. Похоже, скоро начнется вечерняя служба. Одни взяли складные стулья, другие опустились на колени или присели на корточки, остальные просто стояли. Богато одетая дама помахала рукой только что вошедшему через главный портал мужчине, подбежала к нему, преувеличенно страстно поцеловала его, и, взявшись за руки, они обратились к службе.

— «Дом мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников». Разве не так говорил Иисус, придя в Иерусалим и вышвырнув торговцев и менял из храма Божьего? И разве не сделали из Дома Господнего снова разбойничье гнездо? Разве люди и картины не отражают те же пороки и грехи? А если посмотреть лучше — это пороки дьявола.

Патер небрежным жестом с презрением указал туда, где смешались торговля и проповедь. Счетовод шел по рядам молящихся и громко восхвалял свою бумагу с «чудодейственным воздушным знаком».

Петрониус обратился к патеру Иоганнесу. Он мог сейчас говорить начистоту и знал это. А разве можно промолчать, услышав такое? Художник не мог позволить сравнивать своеобразное искусство мастера Босха с нечистыми делами ростовщиков и торговцев голубями.

— Вы забываете, что мир отражается в этой церкви как в зеркале. Внутри все выглядит так же, как и снаружи. В вашей власти выбросить отсюда торговцев, как сделал Иисус. Почему вы не поступите так же? Потому что зарабатываете на них. Так легче найти доступ к вашей «овечке» или, правильнее сказать, к вашим «овцам». Овец надо постригать.

Петрониус говорил с большим пылом, чем хотел. Патер переводил взгляд с картин на Петрониуса.

— Итак, вы оправдываете способ изображения сюжетов на этих картинах? Посмотрите внимательнее на Авигею перед Давидом. Разве женщина должна быть обнаженной? Разве должна стоять в такой развратной позе, порождающей похотливые фантазии? Где же вера и религиозный экстаз? Разве это картина не для похотливого зрителя?

Патер Иоганнес развел руками. Честно говоря, Петрониус тоже не очень хорошо понимал сцену с коленопреклонением Авигеи. Ясно, что нагота, то есть мысль о том, что Авигея открылась Давиду, была не главной для художника.

— У тех, кто думает так, как вы только что выразились, показное благоговение и слабая вера, и все их чувства находятся на грешной земле.

Петрониус знал, что близко подошел к пониманию зашифрованного в картине послания, ближе, чем патер Иоганнес со своей критикой. Инквизитор покраснел. Петрониус мягким голосом, с выражением невинности на лице продолжил:

— Разве Иисус не сказал, что все проникающее в человека извне не может замарать его? И лишь то, что исходит из него, может осквернить. Греховная фантазия при виде Авигеи рождается во мне, потому что я грешен!

Патер взволнованно расхаживал перед картиной, потирая подбородок и стараясь успокоиться.

— А если это послание горстки еретиков, потерпевших поражение? И нагота есть неверно истолкованный реликт рая? Что, если некоторые веруют, будто мы живем в раю, потому что Бог одновременно на равных правах создал добро и зло? Не существует древа жизни в центре Элизиума, не было изгнания из рая, не было херувима с пламенным мечом, охраняющего путь к древу жизни, чтобы человек не пошел к нему, и нет греха в этом мире?

Тирада священника поразила Петрониуса как гром. Конечно, так оно и есть! На первой части триптиха Босх изобразил рай. Древо жизни ушло с центрального места. Добро и зло уже были в раю.

— Кто же прав: еретик или слово Божье, дошедшее до нас через Библию?

Петрониус чувствовал, что патер Иоганнес расставляет ловушку, ловушку, которая может стоить ему жизни.

— Слово Божье появилось задолго до слова человека. Но там, где слово Божье толкуется двояко, разве не позволено человеку воспользоваться своим разумом и фантазией?

— Разумом и фантазией! Единственная фантазия, которая нужна верующему христианину, — это представление о великолепии той жизни, чтобы он смог вынести испытания этого скорбного мира. — В голосе патера звучала ненависть, глубочайшая ненависть. — А кто стоит на пути познания, тот заражен злом и должен быть просвещен. Veritas extinguit! Правда убивает. Мы предадим его очистительному огню, чтобы выгорело все плохое и остались лишь чистота и огонь веры.