– Думаю, что это хорошая идея, доктор Роуз. И мне кажется, раз она так сильно любит цветы, то она могла бы показывать мне на мысленном экране пустую вазу или привлекать к себе внимание, вызывая сдавленное или жгучее чувство в груди.
Внезапно девушка в кресле напротив меня мрачнеет. Я ни о чем ее не спрашиваю, давая ей возможность собраться и самой повести меня туда, куда бы ей хотелось.
– Доктор Роуз? – наконец решается она.
– Да, Кэрри?
– Почему? – потухшим голосом спрашивает она. – Почему я не могу ее отпустить?
– Не можете отпустить кого? – что-то подсказывает мне, что ее вопрос не относится к той темной фигуре, с которой мы только что работали.
– Мать. У меня такое чувство, что я не выполнила домашнюю работу, что не получается довести дело до конца, будто я хочу связать шарф, но все время что-то выходит не так: то петли слишком кривые, то спицы слишком тонкие, то слишком широкий, то еще что-то. Все время приходится его распускать. Мысли о нем не отпускают, и я постоянно недовольна результатом, как приклеилась.
– Напоминает вам это чувство тревоги, когда вы звоните человеку, чтобы узнать что-то, он не отвечает, и вы накручиваете себя, не в состоянии отключиться? И вам кажется, что вас отпустит, только если он ответит?
– Да, все именно так.
– А какой исход бы вас в данном случае удовлетворил бы?
– Я хочу, чтобы удовлетворялись мои эмоциональные потребности, чтобы мою боль, мои сомнения и тревоги замечались, и на них реагировали подходящим конструктивным образом.
– Думаете, у вашей матери есть необходимые для этого навыки, ресурсы? Как вам кажется, она хорошо с этим справляется, если речь о ее собственных эмоциональных потребностях?
– Нет, – девушка отвечает резко, в голове звучат нотки сарказма, – однозначно нет.
– Тогда, как вам кажется, как она справляется с удовлетворением собственных эмоциональных потребностей?
– Я думаю, что она отгораживается от всего мира, предпочитает не думать, работать руками, читать книги, уходит в отрицание, но скорее всего, неосознанно.
– А как вы поступаете в подобных случаях?
– Гуляю, пишу, проговариваю в голос, как если бы была на приеме у психотерапевта, допустим, с вами или с кем-то еще, кто понимает меня и ценит, пытаюсь представлять, что сказал бы человек, который меня любит. В крайнем случае звоню ей или кому-нибудь из друзей. Но внутри меня как будто живет надежда, что если я очень-очень сильно постараюсь, то у меня обязательно все получится, и она обязательно станет такой матерью, о которой можно мечтать.
– Вы замечаете, чтобы со временем качество вашего общения с матерью изменялось?
– Да, и это объективное да. Потому что наши разговоры становятся качественнее и глубже, в них больше анализа, больше принятия чувств как моих, так и ее. Но все равно время от времени, когда становится слишком жарко, она захлопывает свою ракушку, и я остаюсь в одиночестве с кровоточащей раной.
– А как бы вам хотелось, чтобы она реагировала?
– Я понимаю, что и у нее кровоточащая рана тоже есть. И когда кровь идет у меня, у нее она тоже идет. Но мне бы очень хотелось, чтобы она не замолкала, но бросала бы меня в колодец, а продолжала бы говорить, хотя бы самыми минимальными фразами, просто чтобы она не отворачивалась.
– Я понимаю, Кэрри, это невероятно больно. И мне очень жаль, что вам приходится испытывать и проходить через такой тяжелый опыт. Но, судя по всему, у вас гораздо больше знаний и навыков, чем у вашей матери в данном вопросе. Давайте сейчас подумаем о том, что могло бы помочь вам смягчить падение, когда вы говорите, что она бросает вас в колодец?
– Наверное, говорить самой себе, что я очень много работала раньше в плане понимания себя и своих чувств, я взращивала в себе эти навыки годами, у нее же, несмотря на возраст, такого опыта гораздо меньше. Именно поэтому она не может выдержать то, что могу выдержать я. Но каждое падение делает меня сильнее. Я пережила уже гораздо более сильные удары, и этот тоже переживу. Нужно просто выписать эти мысли или проговорить их вслух. Нужно больше общаться с другими людьми и позволять им видеть мою ранимость. Тогда я буду больше чувствовать поддержу этого мира и больше доверять людям.
– Это замечательные слова, Кэрри. Я уверена, что у вас все получится. А теперь, если вы не против, мы могли бы вернуться к вашему самому первому воспоминанию? У меня есть кое-какое предложение.
– Хорошо, доктор. – Грусть в ее голосе постепенно рассеивается, а взгляд становится все более сфокусированным и осознанным.
– Вы говорили, что у вас есть смутная память о парикмахерской для собак, но нет уверенности в том настоящее это воспоминание или ложное. Я предлагаю пофантазировать сейчас и создать на основе этих смутных образов такое воспоминание, которые вы могли бы считать своим первым детским, придумать такой сюжет, который вам бы понравился, прожить его, а потом мы вместе его проинтерпретируем. Идет?
– Идет.
– Хорошо. Тогда опишите мне в настоящем времени, где вы, кто с вами и что происходит.
– Мы идем с мамой по улице. С левой стороны видно витрину парикмахерской для собак. Там на столе лежит колли, которую вычесывает парикмахер. Я останавливаюсь, практически упираюсь носом в окно и с восторгом смотрю на его работу и собаку. Это молодая женщина около 30 лет, а собака принадлежит мужчине чуть старше. Женщина замечает меня и улыбается, приветливо машет мне и стоящей за моей спиной маме. Они пересматриваются с владельцем собаки, а потом жестами предлагают нам войти в парикмахерскую. Моя мама тоже очень сильно любит собак, поэтому мы входим. Она сносно на немецком общается с женщиной-парикмахером и владельцем колли, что-то говорит обо мне, откуда мы и т.д. Меня же подпускают к собаке, дают ее погладить и даже показывают, как правильно вычесывать. Довольная колли лижет мне руки и щеки. Я радостно смеюсь, а меня еще при этом и хвалят, что у меня хорошо и правильно получается.
– Замечательная история, Кэрри. Насколько вы оцениваете этот опыт? Есть ли еще что-нибудь, что можно к нему добавить, чтобы он стал лучше?
– Есть, я чувствую, как мама гладит меня по голове довольная тем, что происходит, что всем радостно. Взрослые видят, как я лажу с собакой, как та меня облизывает, все смеются. И даже несмотря на то, что мама не очень бегло говорит по-немецки, всем сейчас очень хорошо. А лучше всех сейчас мне и собаке, потому что мы вдвоем получаем все внимание. В этом случае я оценила бы опыт на +10. К нему уж точно ничего добавлять не хочется и не нужно. Думаю, что после этой встречи я летала бы до конца дня до тех пор, пока не заснула бы. И мама тоже была бы очень довольна.
– А как так получилось бы, что парикмахер и владелец собаки пригласили бы вас внутрь, что ваша мама не постеснялась бы, и в итоге вы все так хорошо провели бы время?
– Ну, это относительно легко объяснить. У меня достаточно часто восторг очень красочно выражается на лице, и это невозможно никак скрыть. Думаю, в детстве это было еще более заметно, потому что все нянечки, учителя и воспитательницы меня очень любили. Поэтому когда женщина-парикмахер и владелец колли увидели маленькую забавную девчушку, прилипшую носом к витрине, то их бы это точно рассмешило. Так как большие собаки, как правило, очень спокойные и воспитанные, люди обычно не переживают, когда к ним подходят дети и легко позволяют их гладить. Вот поэтому владелец колли так хорошо и отнесся к идее позволить мне поиграть с его собакой. Моя мама сама очень сильно любит животных, и особенно собак, поэтому я думаю, что она очень хорошо восприняла бы предложение зайти и пообщаться. В отношении же языка она сама мне говорила, что раньше общалась сносно и была достаточно уверенной, что может поддерживать беседу с носителями немецкого. На нее всегда животные оказывали магическое воздействие, поэтому, окажись она в этой атмосфере, когда все рады и смеются, то она обязательно бы сама растаяла и присоединилась бы к компании. Так что, таким образом у нас и получился бы такой забавный и интересный эпизод.
