– Хотите рассказать об этом сейчас? Или есть еще что-то, что относится к истории вашего рождения, чем бы вы хотели ее дополнить?

– Думаю, лучше дополнить, а к последующим годам детства лучше вернуться позже, когда дойдет до них очередь.

– Хорошо. Чем бы вы хотели дополнить историю вашего рождения?

– Тем, как мне выбрали имя. Это важно.

– Хорошо, – кивнула я, а рассказчица в кресле напротив продолжила:

– Насколько мне известно, было два варианта имени для меня. Один принадлежал моей бабушке. Та хотела назвать меня Катей, но мать отказалась. У меня сложилось впечатление, что бабка не настаивала, что это просто было что-то вроде высказанного вслух пожелания, поэтому и сама я серьезно не отношусь к этой легенде. Гораздо важнее то, что имя для меня мать выбрала еще до моего рождения, не зная пола ребенка. Хоть оно и подходит как одному полу, так и другому, но среди мужчин распространено гораздо шире. Она хотела и назвала меня Александрой в честь человека, которого любила и с которым никогда не была.

– Я вижу, что эти воспоминания причиняют вам боль.

– Да, мне до сих пор больно и неприятно. С уменьшительными вариантами этого имени я еще мириться как-то могла, а полную версию ненавижу до сих пор. Самое интересное, что у меня есть друзья с таким именем, мужчины, я легко обращаюсь к ним по имени, и тогда оно совершенно не вызывает у меня неприязни, да и вообще каких-либо эмоций. Вполне себе нормально.

– Выходит, вам это имя неприятно только в дополнение к вашему собственному образу, да, Кэрри?

– Да, доктор. Выходит, что так.

– А что самое неприятное для вас в этом имени?

– Что оно не мое.

– Как вы определили, что оно не ваше?

– Его дали мне, даже на меня не посмотрев, не убедившись, что оно мне подходит, что я выгляжу или веду себя в соответствии с тем, как это имя звучит. Это похоже на то, что человек удовлетворяется тем, что вешает на стену фотографию того дома в Майями, который ему хотелось бы купить, но средств нет, и он не делает никаких попыток их заработать или как-нибудь еще приблизиться к своей мечте. Он останавливается на том, что вешает фото, чтобы то постоянно было перед глазами. И ему этого достаточно. И вот я не хотела быть таким фото, носить чье-то имя и напоминать им человека, который остался в прошлом и который уже давно превратился из реального в некий возвышенный недостижимый образ.

– Судя по тому, что вы сейчас мне говорите, возникает чувство, что некий возвышенный недостижимый образ прекрасного мужчины был для вашей матери важнее только что родившегося у нее ребенка. Более того, это вводит в историю вашего рождения четвертого игрока, указывая еще и на то, что ваша мать не любила вашего отца. И тогда возникает образ вас как нелюбимого и ненужного ребенка с именем в память о несбывшейся мечте. Вы согласны?

– Да, доктор Роуз. Вы правильно уловили, именно так я себя и чувствую.

– Кэрри, я представляю, что эти мысли и переживания должно быть приносят вам невероятную боль. Но помните, вы с самого начала сказали мне, что боитесь, что ваши истинные воспоминания тесно переплелись с интерпретациями, которые могут быть неверны и невыгодны? Скажите, пожалуйста, вы могли бы допустить еще какую-нибудь причину, по которой ваша мать дала вам именно такое имя?

– Какую? Кроме идеи, что чтобы я была напоминанием, ничего в голову не приходит.

– Хорошо, тогда пока оставим это. А есть ли в этом хоть что-нибудь положительное для вас?

– Думаю, что есть, хотя бы то, что если она не любила отца, а любила того Александра, то вместе с именем, она перенесла ту любовь, которую хотела бы дать ему, на меня. Это безусловно положительный момент. Но… – она запнулась на полуслове.

– Вас что-то беспокоит?

– Да, думаю, что в этом лежит корень одного конфликта. Когда ребенок от одного мужчины, но назван именем другого, то часть его, связанная со вторым, любима, а часть, связанная с первым, не принимается.

– Я понимаю вас. Мне кажется, за этим кроется нечто очень серьезное, но, возможно, на данном этапе вашей истории пока еще рано судить о том, чтобы это могло быть. Слишком мало известно. А скажите, пожалуйста, ваш родной отец, получается, не участвовал в выборе имени для вас?

– Насколько я знаю, нет. На тот момент он служил за границей, в Германии. Он узнал о моем рождении из телеграммы. Там была ошибка, и он решил, что у него родился сын, а не дочь. Праздновали всем взводом. Потом вроде бы уже разобрались в чем было недоразумение. Через месяц или около того у него появилась возможность приехать на Украину и навестить нас с матерью.

– Вы думаете, что для него было важно, какого пола ребенок у него родится?

– Думаю, в силу традиционных воззрений, когда на сыновей смотрят как на наследников, то да, ему было важно. Но, возможно, он сам не отдавал себе в этом отчета. Мне кажется, мой отец достаточно консервативный человек с жесткими, уходящими корнями в традиции, принципами, но он очень любит пускать чужим людям пыль в глаза своим якобы либерализмом. Поэтому глубоко внутри он скорее всего предпочел бы мальчика, но на поверхности был рад и девочке, и вполне мог самого себя в этом убедить.

– Что заставляет вас думать, что у него был такой конфликт между убеждениями и поведением?

– То, как меня воспитывали, какие игрушки дарили в детстве, как одевали и то, что при этом говорилось о равенстве между мальчиками и девочками.

– Но насколько понимаю, какое-то время после вашего рождения ваш отец в вашем воспитании участия не принимал из-за того, что служил в другой стране?

– Да, верно. Первые два года меня воспитывали мама и ее родители. К отцу мы переехали уже потом. После того, как мне исполнилось два или три, точно сказать не могу, но, наверное, мне все же было чуть больше двух, мы с мамой переехали в Германию в город Х, где на то время служил отец. Мы жили не в русской части города, а среди немецких офицеров. Согласно легенде, моими первыми няньками были именно немецкие солдаты, и благодаря этому я сначала начала говорить лучше на немецком, а не на русском.

– Согласно легенде? Вы что-нибудь помните о том времени?

– Раньше мне казалось, что у меня было два воспоминания, связанных с Германией, но теперь более-менее отчетливо помню только одно.

– Что вы имеете в виду? Что стало со вторым?

– Когда была маленькой, мы часто вспоминали с родителями нашу жизнь в Х, мне рассказывали истории из моего детства, рассказывали о самом городе. Мне говорили, что там была парикмахерская для собак, и мне казалось, что я помню улицу, на которой она находилась, и ее витрину. Но сейчас это воспоминание настолько размытое, что я больше не уверена, что оно настоящее. Может, мне стало казаться, что я все это помню из-за того, что часто слышала упоминания об этом в детстве? Ведь такое возможно.

– Да, конечно, это вполне возможно. А какое второе ваше воспоминание того времени? Оно похожих чувств не вызывает?

– Нет, не вызывает, – ее губы растянулись в легкой, немного грустной улыбке. – Оно не похоже на туманный образ, как из сна. Я его помню, как цельную историю. Психологи утверждают, что первое воспоминание ребенка о себе очень важно и откладывает отпечаток на всю его последующую жизнь, это так?

– Вы же знаете, Кэрри, это верно только ровно до той степени, насколько вы согласны это принять. Но давайте подробнее разберем ваше первое воспоминание о себе. Расскажите, пожалуйста, что помните.

– Должно быть, мне было около трех лет. Я и мать были не у себя дома, а в гостях у соседки. У нее была маленькая дочь приблизительно того же возраста, что и я, поэтому мы часто с ней играли. Но в моем воспоминании ее нет. Просто мы в гостях. Я слышу голос женщины, которая предлагает мне кашу. Я радостно соглашаюсь, но моя мать резко обрывает меня, укоряя в том, что я только что поела и что так нельзя себя вести. Я обижаюсь очень сильно и из-за обиды залезаю в шкаф, где прячусь среди длинных платьев и туфель. Правда, сейчас, когда рассказываю об этом вам, доктор Роуз, мне самой становится непонятно были ли мы дома, у соседки, или делили с ней часть квартиры, потому что неясно, залезла ли я в чужой шкаф или в шкаф с вещами матери. Потому что раньше мне всегда казалось, что этот шкаф принадлежал моей семье.