– Знаешь, я ведь сюда не стремился, – соткровенничал я и занял собеседника разговором…

Саша оказался с Украины, а вот был ли хохлом – не помню. Дружеская беседа съела время до последующего построения части.

Второй развод батальона, который проводился в шестнадцать часов местного времени, собрал замятые лица почти всех офицеров, прапорщиков и солдат со сроком службы более года. Такое рвение на поспать озадачивало, если не сказать удивляло.

Но в дальнейшем всё оказалось прозаичнее. При переходе на летнюю форму одежды в распорядок дня вставлялся двухчасовой послеобеденный сон, который на момент дневной жары останавливал все бессмысленные перемещения по дивизии, а возврат на зимний распорядок отменял этот достаток, но совершенно не вычёркивал привычки всего личного состава на пере поспать. Вот и растворялся весь батальон в пределах собственной части, не скрипя кроватями, но наминая лица! Одним словом, все были сонными мухами, которых охраняло бесхозное стадо Слонов.

Второй развод сути дела не менял, он просто собирал всех в единый строй, чтобы после недолгого стояния все разбрелись выполнять поставленную с утра задачу, а по сути – снова коротать время, но уже до ужина.

Ужин был в темноте. Небо покрыли моросящие на землю тучи, но сезон дождей ещё не начался. Солнце, пригревавшее бока днём, с заходом забирало всё тепло с собой. Холод и сырость накатывались так быстро, что пробирало до дрожи. Конечно, привычка нужна ко всему и даже к холоду, поэтому первое время мы откровенно зябли.

– Ну, Башловка-шалашовка, – выкрикнул Вдова в сторону нашего стола, – где та пачка сигарет, что ты мне обещал?!

– Вдова?! Дак ты же не куришь? – Крик с ряда столов соседней роты начал веселье.

– Ну и хули, что не курю! – Самодовольный Вдова с прищуром цыгана зацокал языком, подначивая коллектив. – Хули с того! Я же рожал! Или ты не рожал?! Вот и посмотрим, насколько достойная смена пришла дембелям! Давай иди к нам, не стесняйся!

Сидевший напротив меня мальчик со смуглым лицом весь сжался и задрожал, лицо рядом сидящего приняло его панику и скривило такую гримасу, что впору было закричать: «Прекратите!». Но ведь ещё ничего и не началось!!!

– Давай, Слоняра, поторапливайся! – Развязные возгласы из-за последнего стола заставили его приподняться и начать движение в сторону прохода.

Согнутый в знак вопроса, с дрожащими перед плачем губами мальчик «полз», цепляясь за коленки своих сослуживцев, а они не пускали, так как сами оцепенели от страха.

– Ну, чё не торопимся? Алекс, а ну подтолкни! – приказал Кучер, выразив нетерпение, одному из сидящих к нам спиной за соседним столом.

Тот быстро обернулся и, ухватив Башловку за правое плечо, вытолкнул его в проход, при этом троим, сидевшим слева от пораженца, пришлось откинуться назад. Реакция соседнего стола была молниеносной – они резко повернулись и каждый ударил свалившегося на него в спину. Те в свою очередь повалились грудью на котелки – благо в них была каша, а не обеденный заплывший жиром суп.

Всё это действие сопровождалось нарастающим смехом.

А потом Башловку избили. Он, как мог, защищался, подставляя под удары руки, а его мутузили по очереди, с придирками, но не по лицу. Потом отпустили, и он плакал, орошая кашу в котелке собственными слезами – плакал и ел, а иногда подтирал сопли и продолжал есть.

Мы же, вчерашне прибывшие, сидели, смотрели исподлобья и не принимали всё это! Потом позвали Пахалкина, и всё повторилось с точностью до мелочей, а затем на сцену стали выволакивать солдатиков из соседней роты, и наши Деды, перейдя с авансцены в партер, принялись подтрунивать и ржать, пока Деды второй роты упражнялись в силе – семеро на одного. И никто не останавливал этот беспредел. Не было рядом ни офицеров, ни прапорщиков, ни защитников, ни друганов, ни даже просто трезво смотревшего на вещи Человека! Были две стайки зажатых в палатке Слонов и куча Подонков, поменявшихся друг с другом местами.

– Так, хватит ржать! – подал с улицы голос прапорщик Булин.

Он с вечера принял дежурство по столовой, но ему претило заходить в палатку не своего взвода.

– Всё, закончить приём пищи! – произнёс Шиханов и встал.

Он не стал дожидаться, пока на столах закончится уборка, а пошёл по проходу в сторону выхода.

– А чё, блядь, не едим? – Он обратил внимание на наши нетронутые подкотельники, в которых виднелась наваленная горкой каша. – Так, быстро рты открыли и сметали весь хлеб, и чаем запили!

Я хлебнул чая, но хлеб трогать не стал.

– Чё, – Кучеренко подвалил к столу и посмотрел на меня – брезгуем?! Литовских щей не хватает?! Жрите, что дают, другого не будет! Зима наступит – это тортом покажется!

И всё равно я не стал. Как вообще после всего этого можно есть?!

– Так, остатки пищи вывалить в котлы обратно и строиться, – скомандовал Кучер, – это касается молодых Слонят, слышишь, Куделин?!

Раздался дружный смех выходивших из-за столов Дедов и скрежет ложек по подкотельникам, чтобы избавиться от остатков несъеденной пищи.

Были в этой драме и зрители, вернее, молчаливые созерцатели, которые прятали взгляд и всё ещё горбились, стараясь отгородиться от всех собственной спиной – Фазаны, ещё вчерашние Слоны.

Из палатки мы с Димкой Смирновым выходили последними. Он приостановил меня до выхода из-под полога: «Саня, это они нам показывают, что с нами будет, если не подчинимся!»

– Понимаю, только тебе проще, а вот я ещё не готов! – Это не было моё внутреннее противостояние. Но просто, вот так вот на веру принять все эти удары и слёзы?! Всё казалось невсамделишным.

Уж если бить – то смертным боем, а не так, как это происходит в этой палатке, словно не по-настоящему и даже не для острастки! И вроде не злоба, а вымещение надуманной обиды, которой изливался каждый удар по телу испуганного юнца. Знаете, порой казалось, что вместе с подготовкой к службе в войсках их в Ферганской учебке подготавливали и к дембелизму, чего не было в нашей учебной дивизии, так как там неуставные взаимоотношения были замешаны больше на наставничестве, чем на беспределе.

Но всё же жути на нас нагнали!

Тело, не согретое изнутри пищей, приняло ночную прохладу почти сразу. Луна совершенно потерялась в облаках, и только некое её сияние обозначало, что она всё же существует. Ночная равнина упиралась в еле различимые горы, которые тёмным контуром обозначали собственную высоту.

Куда здесь бежать?! Кажущаяся безжизненной местность ощетинилась неизвестностью, скрывавшей в себе войну. Какая она эта война? И за что? И где сейчас страшнее – здесь или там?!

– Так, рота, – неизвестно откуда взявшийся Кубраков, прорисовавшись из ночи, скомандовал и исчез, – полчаса на помытие котелков и – на построение на плац полтинника! И, Кучеренко, в строю должны быть все – и дембеля! Так им и передай!

Думаю, что в полчаса мы вписались. Рота в полном порядке была построена на плацу полтинника, где парад принимал ротный Хряпин. Он прогнал роту раз пять с края на край, потом отпустил офицеров и принялся упражнять личный состав самостоятельно. Чего он добивался? Ни чёткого шага, ни слаженности движения в эту темень не то что добиться – помечтать было невозможно.

– Заебать решил, – произнёс шедший рядом со мной Горбунов.

Он именно шёл, а не печатал, как мы, шаг. Вообще, за весь строй старались только мы, вчерашние.

– Рота, стой! – Хряпин, словно устав, прекратил поползновение на единый шаг.

Рота остановилась, вяло шаркнув приставной ногой.

– Налево!

Рота повернулась и нехотя замерла.

– Вы что, решили меня довести до белого каленья? Я вам что, лампочка Ильича? Я же освещать ваш шаг не буду, я ведь и на слух могу определить, кто марширует, а кто нет!

– Товарищ капитан, а что собственно произошло? – выразил мнение коллектива Кучеренко.

– А у вас что, короткая память, как у институтки?! – Хряпин оседлал голос и попёр: – Вы что, утро вечером не помните?!

– Ну, товарищ капитан, ведь разобрались, обратно переодели, что ещё? Вон они стоят как новенькие, их даже сегодня никто пальцем не тронул! – обиженно высказался Кучер, и его ропотом поддержал основной состав роты.