Глава 1. Сделка
Никогда не следует отчаиваться, в какой бы тупик ни загнала тебя суровая реальность. Даже если тебя объявил своим врагом весь мир – в нём непременно отыщутся хотя бы несколько личностей, которые тоже враждуют если не со всеми, то со многими, или просто никогда не откажутся как следует насолить ближним своим. Таким образом, даже если ты вне закона, и неважно, кто, в каком количестве и зачем гонится за тобой – если уметь искать и быстро бегать, а также смекать, куда и когда лучше всего сунуть любопытный нос, а куда вообще не стоит лезть, даже на самом дне отыщется кто-то, способный приобрести твои услуги. Да, возможно, шиковать и жировать у тебя не получится, но и в полной нищете от голода в подворотне не помрёшь.
Вагрус Неи Лонг отлично знал все эти нехитрые истины обитателей изнанки любого цивилизованного общества. Он жил в том, что можно назвать швами или стежками – безобразные, хорошо спрятанные с глаз долой, но накрепко соединяющие разрозненные лоскуты ткани или прорехи в них. На нем лет с десяти живого места не было, но он не понимал, что такое тоска, отчаяние, уныние, безделье и скука. Он отлично знал, что сегодня абсолютно все обстоятельства играют на руку, а завтра не будет везти буквально ни в чём, и первое – не повод зазнаваться, а второе – опускать руки. Жизни нет дела до того, чтобы испытывать каждую мелкую сошку или издеваться над ними, несчастными убогими смертными, слишком много чести для них – думать, что настолько огромное и вечное обращает на них внимание, но она просто так устроена, хорошее и плохое сменяется в ней, подобно дню и ночи или временам года, а материальные вещи помогают ей, как плавники рыбе – плавать, а крылья птице – летать. Изменить это невозможно, от всего не убережёшься, вечно фартить не будет, но и на дне бесконечно прозябать не останешься, если умеешь вертеться, и хоть какая-то воля у тебя есть. Жизнь откажется от тебя, только если ты больше не трепыхаешься. И то не она – сам ты на себе крест поставишь. Широкими, издалека заметными мазками.
Поэтому Вагрус и петлял с утра пораньше по извилистым переулкам сырых, так и не оконченных за всё время, сколько он себя помнил, застроек на окраинах родного города, не обращая внимания на клубящийся здесь и там привычный уже серый химический туман, стараясь лишь не касаться этой пакости, зная, что тогда такой кашель скрутит, что, пока он придёт в себя – его точно догонят. В многочисленные лужи, неестественно жирные, масляно блестящие, Вагрус наступать тоже не хотел – он рисковал бы прилипнуть к ним, или от них разъест его обувь, а достать новую он, мягко говоря, не скоро сможет. Вагрус ничего не украл и никого не убил, по крайней мере, за последние несколько недель, но его всё равно преследовали – по праву сильных. Всегда, испокон веков, подняться чуть выше удавалось по чужим спинам. Трудов это стоило меньше, чем от и до работать самим, постепенно добывая и крышу над головой, и хлеб насущный, а совесть заткнётся, если ей кинуть корку покрупнее в зубы. Они тут себе не позволяли такой роскоши, как очень уж чуткая совесть, она, зараза такая, в тупик загонит, да и оставит. Пусть небожители переживают за неудачно подобранные слова и брошенные искоса взгляды, которые кто-то понял не так, как они желали – не избалованные богатым выбором обитатели низов и после многих откровенно неблаговидных поступков крепко и спокойно спят. Если раскаиваешься в содеянном, не имея ни реального достатка, ни влияния – значит, сибарит и неженка ты в душе.
Складские здания, гаражи для больших машин и недостроенные дома, похожие на развороченные, разбухшие от влаги, безобразные коробки невесть из-под чего или для чего, заросшие бурьяном рельсы, которые не видели поездов уже с полстолетия, наверно… Старый, никому не нужный, невесть почему до сих пор заселённый, хотя и агонизирующий, мир. Всегда облачное небо, всегда чёрная земля. Вагрус привык, конечно же, и его давно покинули детские фантазии о том, как было бы здорово, расцвети всё вокруг яркими пёстрыми красками вновь, как на картинках в книжках. Но… Это не означало, что ему вообще не было тошно и не тянуло хоть что-то исправить. Яму, где, если не пьёшь, не куришь и не стреляешь – уже сойдёшь за святого праведника. Могилу даже для тех, кто ещё дышит, насмешку над чаяниями предков. Место даже не завершили, а уже забросили, и только крысы, как обычные, так и двуногие, в одежде, с чужих плеч снятой, прямоходящие и бесхвостые, заполонили всё, шныряют и ничего не боятся. Не правда ли, крыса очень похожа на человека? Она… И свинья ещё. Никакое другое животное не любит до такой степени купаться в грязи и рыться в отходах в поисках пропитания. Твари неразборчивые, всеядные, трусливые, готовые на всё, чтобы подставить кого-то другого, а самим протянуть хоть чуть-чуть подольше. И это уже не о крысах. Нет, Вагрус не ставил себя выше, ни в коем случае, не считал, что заслуживает лучшего.
Вдали, как старухи, которым на старости лет жизнь без трубки с ядрёным куревом не мила, дымили и чадили заводские трубы – дюжина, толстые, красные, будто ржавые, но Вагрус лазал туда в детстве и знал, что это их естественный цвет. С тех пор он и кашляет, как простуженный, только не излечиваясь всеми этими дурацкими круглыми таблетками, ни красными, ни белыми, ни зелёными, а больше здесь, в трущобах, никаких нет. Ещё и малыши с ними играют. Один притворяется больным, а другие его этой дрянью пичкают. Если не помер – значит, всё прошло удачно. И не спрячешь ведь, сопливые проныры от горшка два вершка ухитряются всюду найти. У Вагруса так младший брат был – и не стало. Только и запомнилось, что ныл вечно да находки из пустых районов, те, что поменьше, вроде пуговиц да напёрстков, клянчил. Вот же как бывает, а? Родился человек, рос, а тут оп – и тело одно, без дыхания, без разума, и то закопали. И хорошего про него толком ничего не скажешь, так как ничего не совершил. И зачем появлялся на свет? Вагрус, впрочем, не вполне глупым вышел у маменьки, а, значит, и отлично понимал – с ним самим дела ничуть не лучше обстоят. Такой же он, лишний и неприкаянный.
Болезнь ушла, но следы её, возможно, не изгладятся никогда. Вымерли целые кварталы, и такие, как Вагрус и как его преследователи, промышляли именно тем, что раздобывали там всякие полезные вещи, а потом либо приспосабливали их в быту, либо продавали втридорога каким-нибудь наивным глупцам. Когда вокруг тебя ещё недавно умирали все подряд, молодые и старые, женщины и мужчины, правые и виноватые – гораздо проще начинаешь относиться к так называемым моральным ценностям. Для Вагруса выживание стояло гораздо выше пресловутого уважения к мёртвым. Трупам уже всё равно. Тем, кто ещё не затронут тлением – нет. Мёртвые встают из могил, чтобы обвинить тёплых и дышащих в своей смерти или в присвоении того, что им не принадлежит, только в сказках. Реальность куда прозаичнее.
Вагрус понял, как сильно сглупил, когда сделал очередной крутой поворот на одну из боковых улочек и внезапно оказался в тупике. Впрочем, это не было его ошибкой – ещё пару дней назад, когда он бывал здесь в последний раз, проход не был перекрыт. Подметив это, и преследователи сбавили скорость, теперь они подходили неспешно, как хозяева положения – впрочем, ими и являлись. Вагрус зажмурился, гадая, будут ли его сначала бить, или же сразу убьют… Но пронзительно-зелёная вспышка, что полыхнула на весь этот неприглядный закуток, пробилась даже сквозь его плотно сомкнутые веки.
Открыть глаза Вагрус решился далеко не сразу. Грешным делом, он даже предположил, что так и выглядит смерть, когда смотришь на неё "изнутри".
Но нет, он всё ещё дышал, сердце билось, а вокруг простиралось всё то же гнилое захолустье, осточертевшее ему ещё в первые десять лет жизни.
Странный мужчина, высокий и худой, одетый в тёмно-синий, похожий на мантию учёного, но помрачнее и попроще, длинный плащ с капюшоном, надвинутым так, что лицо было не разглядеть, стоял среди поверженных тел обидчиков Вагруса. Судя по их позам – все они больше не числились среди живых. Незнакомец же выглядел так, словно мух прихлопнул, а не людей. От него веяло чем-то морозно-враждебным, и сам он чем-то напоминал выходца из потустороннего мира, жестокого и жуткого.
