- Это ушёл не я, - непонятно ответил отец, - это ушёл он...
Мик думал, что объяснений не последует, но отец продолжил:
- Понимаешь, - сказал он, - у хорошего гонщика... нет, не так... у настоящего гонщика флит оживает. Пока это не случилось, ты можешь быть просто хорошим гонщиком, но ты никогда не покажешь реальный максимум, на который способен. И реальный максимум машины. Ваш общий максимум. Вернее, как раз максимум ты и покажешь. Потому что там, за чертой, никакого максимума нет. Ты можешь рваться изо всех сил и выкладываться на полную катушку, но пока ты не переступил через нечто внутри себя или, может, над собой, все, на что ты можешь рассчитывать, это быть просто хорошим гонщиком. Я слишком путано объясняю?
Мик зачарованно покачал головой.
- А... дальше?
- Ну вот. У каждого настоящего гонщика однажды наступает момент, когда флит просыпается. Говорят.
- Говорят? - переспросил Мик. - У тебя было не так?
- У меня он всегда был живой, - улыбнулся отец, - сколько я помню. - И улыбка погасла.
Мик подавил вздох. Ему стало ясно, почему отец так странно и напряжённо смотрел на него и словно прислушивался к чему-то, когда Мик брался за управление флитом. Иногда ему даже казалось, что отец чего-то боится.
А он всегда его разочаровывал. Всегда.
- Когда флит живой, - медленно продолжал отец, будто разговаривал с самим собой, - у вас нет предела. Ты летишь, как по линии жизни - прямо и только прямо, только к цели, и не видишь ничего, кроме неё. Она просто не может уклониться. Ты как пуля, которая никогда не промахивается. Как струна, натянутая от старта до финиша. Вы с машиной превращаетесь в одно существо - ты чувствуешь, как проскакивают в нем импульсы и вращаются шестерёнки, а он дышит вместе с тобой и отзывается на каждый удар сердца... На каждый чёртов удар сердца!.. Ты чувствуешь такую остроту жизни, такую безграничность и силу внутри себя, что это невозможно передать словами. В этом состоянии нельзя проиграть. Ты - воплощение мощи, точности и скорости. Совершенство, пугающее и восхитительное в своей бездумности и целеустремлённости...
- А потом? - спросил Мик.
- А потом он ушёл. Или уснул. Или умер. Называй, как хочешь. И я ушёл тоже. После того, как был настоящим гонщиком, уже невозможно быть просто хорошим.
Они долго молчали, не глядя друг на друга. Отец, думал Мик с горечью, наверно просто забыл, что сидит тут не один, а Мик боялся смотреть на отца, потому что не был уверен, что увиденное ему понравится. А потом совсем стемнело...
Жизнь отца в пору гонок была действительно яркой - даже Мик помнил это, хотя был тогда маленьким. Будь он на месте отца, то сказал бы, что даже слишком яркой. Нестерпимо. Постоянно в окружении массы людей и в центре внимания. У них всё было нацелено на зрелищность. Каждая деталь должна была впечатлять публику, возбуждать любопытство и вызывать восхищение. Или даже ажиотаж. У них и прозвища были... слишком громкие. И какие-то смешные ритуалы. Как часто он слышал перед началом гонок: "Удачи, Шайтан! Чуда, Архангел!" Даже смешно как-то. При чём там архангелы? Мик не понимал. Можно подумать, отец кого-то спасал или защищал. Или что там архангелы делают.
Это вечное "удачи, Шайтан, чуда, Архангел" Мик воспринимал, как иные дети воспринимают стишки-присказки на ночь. Пока не начал задумываться.
- Многие такие гонщики потом пишут в мемуарах, что флиты научили их жить, - сказал отец голосом, от которого Мика мороз продрал по коже. - Они, дескать, научились чувствовать жизнь каждой порой. А потом перенесли это умение в другую сферу деятельности. И никогда не жалели о прошлом. Я не смог. Получилось как в песне: гляжу внутрь себя и вижу своё сердце чёрным.
И мемуаров никогда не напишешь, закончил мысленно Мик. Потому что об этом невозможно писать.
- Тебя звали работать тренером... Как и Шайтана. Шайтан же согласился?.. - Ещё не договорив, он уже пожалел об этом.
Шайтан был лучшим другом отца. И остался там же, где и гонки. В прошлом.
Из всего прошлого только флит по-прежнему был рядом. Ну и они с мамой...
Отец повернул голову и посмотрел на Мика в упор. В темноте это было особенно неприятно. Он ничего не ответил, но Мик и так понял, что бы он мог сказать - что если его бесхарактерный сын родился без этого проклятого дара, то он не будет тренировать никого.
- Может быть, он вернётся... - неуверенно предположил Мик. Кажется, губы у него прыгали. Хорошо, что в темноте не видно.
- Нет, - отрезал отец. - Они не возвращаются. Никогда.
В тот момент Мик понял, что ненавидит флиты.
Они затаились, зловеще глядя из гаражей и со стоянок, сделали вид, что ушли, отказались разговаривать с отцом, и тот угас, превратившись в тень прежнего себя. В тень, переложившую всю свою жажду настоящей жизни на сына, который был к этому не годен. Эти невыполнимые надежды давили на Мика, мешая ему жить своей обыкновенной детской жизнью, и заставляли ненавидеть тетрафитовые чудовища с удвоенной силой.
Порой ему так жгуче хотелось показать, на что он способен... Может быть, даже на что-то совершенно невероятное, чего сразу и не придумаешь. Независимо от того, дохлая у него машина или не дохлая. Не все же становятся гонщиками, но всё равно делают нужные, ответственные и даже опасные вещи. И Мик тоже мог бы, если бы знал, что. Он искал собственный смысл и не находил. Наверное, тот был как флит - не хотел оживать для Мика и баста.
И вот теперь отец, может статься, останется разочарованным в сыне навсегда.
Даже у Гири есть свой смысл, отчаянно думал Мик. А у него - нет.
- Дохлая, - глумливо цедил Гиря, - дохлая, дохлая, дохлая машина. - Он прочистил горло и приготовился запеть. Голос у Гири был что надо - густой и звучный. И громкий.
