Мик сидел на тёплом камне, уронив голову на руки, испачканные охряной пылью.

   Его невидящий взгляд остановился на размазанном зноем горизонте, где бледно-голубой плавно перетекал в бледно-жёлтый, а в глубине обширного плато, за щёткой "болванов", разлёгся местный космодром.

   Столбы выветривания, они же "болваны", стояли так плотно, словно их натыкал от бессильной скуки неведомый великан, и успешно гасили в себе шумы техники и ветер. Именно над ними должна была появиться падающая звезда заходящего на посадку шаттла.

   Обычно этот сектор неба выглядел оживлённо - то кто-нибудь взлетал, то приземлялся. На него выходили окна школы и Мику неоднократно влетало на уроках за то, что "пялится в окно, а не куда положено".

   Сегодня небо пустовало - все, кто мог, давно улетели и возвращаться пока не собирались. Это означало, что поиски безрезультатны, но продолжаются.

   Только бы они не останавливались, тоскливо думал Мик, только бы искали до конца...

   Только бы нашли.

   Ему вспоминался отец - он появлялся то в окружении флитов, техников и коллег-гонщиков, то в рабочем комбинезоне. Гонщиком отец был давно - Мик тогда ещё не понимал ни их особых словечек, ни шуток про слесаря, рыдающего в кустах, пока гонщик убивает машину. Потом отец ушёл из гонок и семья переехала сюда, в царство охряных россыпей, над которыми вечно висела Кайса. С космодрома то и дело взлетали шаттлы; день за днём они увозили на Кайсу бригады рабочих, потом привозили обратно, уставших, осунувшихся.

   Добываемый на Кайсе тетрафит использовали для изготовления сложной электроники и звездолётов. Да что там - его использовали везде. Но главное, из него делали флиты - наверно, именно потому отец и согласился на эту работу.

   И вот теперь он пропал где-то на Кайсе. Мик помнил времена, когда мать горестно твердила, что однажды отец убьётся на этих своих гонках. А вышло вон как...

   Мик тоскливо вздохнул. Здесь даже самые маленькие знали, что время в таких делах работает против человека. Если не нашли сразу, дальнейшие шансы убывают со временем в геометрической прогрессии. Лучше бы отец остался гонщиком... и ничего бы этого не было.

   - Ты глянь, какие люди! - услышал Мик за спиной.

   Ну точно, Гиря со своими подхалимами. Последние два дня школу прогуливали даже самые примерные ученики, не то что Гиря. И никто не обращал внимания.

   - Отвали, - сказал Мик скучным голосом. Он даже не обернулся. - Не до тебя.

   - О, деточка грустит, - глумливо протянул Гиря. Подхалимы с готовностью заржали.

   Классика жанра, угрюмо подумал Мик. В конце концов, это должно было случиться.

   Гиря, вообще-то, не был настолько плохим, чтоб совсем безнадёжным, но часто вёл себя как последняя сволочь и иные дни портил основательно. А Мик не ощущал себя достаточно, как говорила мама, "продвинутым", чтобы заниматься чьим-то перевоспитанием. Может быть, зря. Может быть, он слишком инертен и именно поэтому отец периодически вздыхал, глядя на него?

   - Хочешь погрустить вместе? - спросил Мик с вызовом и, наконец, обернулся.

   Гиря насмешливо глядел на него из-под выгоревшей до белизны чёлки. Выглядел он не слишком агрессивным - пожалуй, даже сочувствующим, во всю мощь природных актёрских данных.

   - Ты думаешь, я это делаю потому, что мне нравится? - сказал ему Гиря однажды. - Так нет же! Это не мне, это вселенной надо (я не знаю, зачем, но зачем-то надо, точно!). Да и сил нет смотреть на всякое чмо. Вот вижу чмо и думаю: спит в нем мужик, а оно и не подозревает, не догадывается. Надо бы помочь, разбудить. Ты как считаешь: ты мужик или кто?

   - Я Мик.

   - Вот видишь, - подхватил Гиря, и по его виду было не вполне ясно, понимает ли он сам, к чему относится это "видишь".

   Приятели Гири тоже смотрели на Мика с неприятной, липкой жалостью. Вряд ли в посёлке хоть кто-то не знал, что среди пропавших его отец. Любой мог представить себя на месте Мика. И никто не хотел там оказаться.

   - Я и так всегда грущу, - бросил Гиря. - По судьбам мира.

   - Ха-ха, - Мик снова отвернулся. Юморист выискался...

   - А я давеча слыхал, как твой отец с физруком разговаривали.

   - Ну и что?

   - Да папашка твой плакался, что гонщик из тебя не выйдет.

   Мик напрягся.

   - Да что там гонщик, - продолжал лениво тянуть Гиря, - вообще спортсмен. Не тот, говорит, у тебя дух. Не бойцовский, значит, характер. Размазня ты, короче. Сопля на палочке.

   - Врёшь ты все.

   - Да вот ещё. Надо больно. Так и было, можешь мне верить. Мечтатель ты, он сказал. И машина у тебя дохлая.

   - Что?.. - Мик похолодел. Неужели правда? Вот об этом Гиря точно знать не мог. Значит, не сочинил...

   Время от времени отец давал ему поводить флит. Мик не рвался, но и не отказывался, изображал воодушевление, насколько мог - чтобы не огорчать отца. Флит его пугал. Иногда он заходил в гараж, смотрел на его неподвижные зловещие обводы и не мог избавиться от ощущения, что тот смотрит в ответ. Нехорошо так смотрит. Как снайпер в прицел. Равнодушно и оценивающе.

   Об этом он отцу тоже не говорил. Иногда ему казалось, что отец любит флиты больше него и мамы вместе взятых. И старался думать, что это лишь фантазии. А если не поднимать тему, то можно притвориться, что и причин для неё нет.

   Однажды он спросил отца, почему тот ушёл из гонок. Они сидели во флите, любуясь пустынным закатом, причудливыми силуэтами "болванов" на фоне неба. Небо тут всегда было таким высоким и чистым, что хоть пей.