— Может, просто...

— Да ничего не просто. Все случается не просто так, даже то, что случается внезапно.

Старший замер.

— Ну, так скажи, госпожа, с чего ты вдруг стала задаваться такими вопросами? Не просто так?

Сэйдире ответила не сразу.

— Я хочу, чтобы мой ребенок жил в спокойные времена. В надежном и спокойном месте, чтобы у него была хорошая жизнь без приключений, без перемен.

«Без перемен».

— И ты бы тоже пошла туда, — наверное, Нельрун показал в сторону Средоточия, — договариваться?

— Нет, — тихо вздохнула Сэйдире. — Но я понимаю теперь их, Ночных королей.

Старший немного постоял, затем двинулся дальше. Он умел ходить почти бесшумно, его учили.

— Надо идти, уже поздно и холодно.

— Никогда я не смогу жить как Ночные, — вздохнула Сэйдире. — А хотела бы. Хотя бы ради господина Тарьи.

— Да, он славный человек. И его люди Дневных не чураются.

— Я тоже не чураюсь, — Старший вышел на лунный пятачок, к каменной скамье у воды. — Привет тебе, Нельрун. Привет тебе, госпожа.

Сэйдире встала, глядя на него немного настороженно. Рука ее невольно легла на уже заметный живот. Она запахнула поплотнее теплый плащ, словно спряталась от Старшего.

— Ты так спешил сюда, господин, что на пиру не задержался? — усмехнулась она краешком рта.

— Я там ни куска не съел и ни глотка не выпил, — ответил Старший. — И, по чести говоря, умираю от голода.

Взгляд Сэйдире стал мягче.

— Тогда идем, господин, гостя надо накормить.

Они вернулись в скалу на границе Холмов и земель Дневных, на ничейной полосе.

Пока Старший ел, женщина сидела у стены и смотрела на него. Над ее головой на гобелене летели, раскинув крылья, лебеди. Стаю вела женщина в белом платье, с белыми крыльями и золотыми волосами, летящими по ветру. Нельрун незаметно вышел, оставив их вдвоем.

Мысли опять начали цепляться друг за друга, снова потянулась нить.

— Скажи, госпожа, ты видела море?

— Нет.

— А я видел.

— И что?

— Я совсем не об этом, — он налил себе сладкого горячего варева из осенних яблок, приправленного душистыми специями. — Я вообще-то хотел спросить — ты не знаешь, Стена стоит и там, в море? Ваши мореходы ничего про это не рассказывали?

— Говорят, что вроде бы и там Стена.

— А птицы улетают за Стену.

— Так говорят, но я не знаю никого, кто видел бы это своими глазами.

— Был такой человек в Холмах, Сьанта Кот, который исходил все подземные коридоры и вышел к самой Стене. Он видел птиц на рассвете, которые уходили сквозь Стены. А он не мог. Он написал стихи...

— А он точно был, этот Сьянта?

— В наших хрониках нет лжи.

— В вас самих есть ложь.

Это прозвучало настолько горько и зло, что Старший резко встал, и руки сами собой сжались в кулаки.

— Женщина... Объяснись.

Сэйдире встала, выпятив живот.

— Объясню. В чем правда твоего отца, если Холмы дали мне защиту, а потом меня вышвырнули из Холмов? И меня, и Нельруна? Обещание нарушено! Не будет мира твоему отцу! Хвала твоему деду, что он нашел нам убежище. — Она вдруг всплеснула руками и почти завыла. — Я думала, что здесь буду в безопасности! Негде мне спрятаться! Ох, ребеночек мой! Не спастись твоей матери!

Старший не знал, что сказать. Лицо его горело от стыда и обиды, но Сэйдире сейчас не будет слушать его, ничего она не видит и не слышит кроме своей беды. В нем вдруг мягко поднялась та жалость, которая почти неотличима от нежности. Он крепко схватил ее за плечи и встряхнул. Раз, другой. У Сэйдире лязгнули зубы, она ошеломленно уставилась на Старшего.

— Ты не выходишь у меня из мыслей. Ты заноза, заноза, которую я и вынуть уже не могу, потому как вросла в мясо. Ты мне жена, хочешь ты того или нет, я так сказал, так и будет.

Сэйдире шумно вздохнула, тяжело села и закрыла лицо руками. Сидела так, покачиваясь, потом уронила руки.

— Я наврала тебе. Ты мне был нужен.

— И я наврал тебе. Ты мне нужна. — Он помолчал. То, что он сейчас собирался сказать, было кощунственно, но он должен был это сказать.

— Когда я стану королем...

«То есть, когда мой отец умрет. Боги, неужели я наконец признаюсь себе, что бессилен?»

— …ты станешь королевой Холмов.

Сэйдире кивала головой, глядя куда-то в пространство.

— Не надо. Они не потерпят.

— Мне плевать чего они там не потерпят.

— А мне не плевать, — она подняла зеленый взгляд. — Я не хочу, чтобы меня ненавидели... Ты ведь не поедешь в Средоточие за камнем? Ты ведь за другим туда поедешь?

— Откуда ты знаешь?

— Я догадалась, — пожала плечами Сэйдире. — Нельрун давно тебя знает. Мы говорили. В здешнем холме тебя тоже знают с детства. Я догадалась. Ты не будешь играть в безнадежную игру и заключать сделку. А, значит, он, — она подчеркнула это слово, — не будет тебя защищать. — Ты останешься сам по себе, и не надо, чтобы тебя ненавидели. — Она опять помолчала. — А он ведь может захотеть моей смерти. Ведь уже потребовал, чтобы твой отец меня выгнал из Холмов...

В дверь постучали.

— Кто? — досадливо бросил принц.

Вошел Нельрун с большим блюдом.

— Господин Тарья велел доставить, — засмеялся он. — С пиршественного стола. Сейчас принесли.

— Так будем пировать! — воскликнул принц, и Сэйдире засмеялась.

— Так ты считаешь, что детьми ничейного часа руководят боги?

Нельрун успел только рот открыть.

— Нет, — вмешалась Сэйдире. — Иначе боги не отличались бы от Жадного. Это как... подсказка, что ли... Просто ощущение, что вот тут как бы... тропинка... ну, не знаю. Можно идти, можно не идти. Решаешь сам.

— А тогда, когда на нас напали?

— Это было сродни озарению.Вот! Именно это слово! Такие тихие озарения, или очень яркие, но никогда нет указания или приказа.

— Боги действуют через нас. Жадный тоже. У них что, власти здесь нет? Почему?

Нельрун склонил к плечу голову, и кожа на изуродованной половине лица заблестела, как чешуя, сделав его похожим на ящера.

— Ничего не могу тебе сказать, принц. Мы знаем только Грозовые годы. И еще вот эти сказки, — он кивнул на гобелен.

— И камень королевского испытания. И Всадник. И игра, в которую нельзя выиграть... Есть что-то выше богов.

Сэйдире в изумлении уставилась на него.

— Есть что-то выше. Я не знаю, что это. Судьба, слово... есть какие-то правила неведомой нам игры, которых они не смеют нарушить...

— Тебя постигло озарение?

— А? Нет, меня постигли размышления и выводы. И Жадный, и боги вынуждены действовать через нас. Разница только в том, что боги не заставляют. — Он хмыкнул. — Это мне нравится больше. Ты права, жена — я поеду в Средоточие не ради игры с... тем, кто там засел.

Той ночью они еще много говорили с Сэйдире вовсе не о великом, а о вещах простых и простейших, и не только говорили. А поутру легли в одну постель, как и подобает супругам, и уснули, словно оба были Ночными, и проспали весь день.

А в Медвежьем холме, в одной из верхних комнат, сидели двое других, и говорили, хотя день уже был в разгаре, и пора было спать.

— Когда это случится, я бы хотела вернуться.

— Да с чего ты, дочь, взяла, что такое будет?

— Я слушала и смотрела.

Тарья крякнул и встал с широкого кресла. Кресло тоже крякнуло.

— Дурак. Не мог жену поберечь.

— Он берег. Я догадалась, папа. Я слушала его сны, я следила за его словами и поступками, и все сложилось. Он сказал, что выиграл какую-то игру... Я знаю, какую. Он думает, что выиграл... В эту игру нельзя выиграть.Он не вернется из этого Объезда. Я чувствую. И никто, никто не задумается.

— Да? — обернулся Медведь.

— Ты что хочешь сказать?

— А вот догадайся! — зло рявкнул он. — Да не говори ничего. Я буду говорить. Когда это случится, возвращайся. У тебя есть твой малый холм, наследный. И будешь со мной управлять большим, Медвежьим. Потом станет твоим. Молчать! Я не хочу ничего больше про это слышать. Поняла? Я все знаю! Молчать!