Науринье нравилось бывать здесь. Сразу забывались все заботы, на сердце становилось теплее — дом родной, как-никак. Отец тоже хотел бы, чтобы Науринья стал кузнецом, но не сложилось.

Он поднялся на крыльцо и постучал в дверь бронзовым кольцом.

Вскоре дверь открылась, и сестра с визгом обняла своего знаменитого брата.

— Ультайя, брат пришел! — крикнула Далие. Выскочили двое мальчишек-погодков, затем вышел сам кузнец. Высокий, как Науринья, но широченный, с могучими руками и бычьим загривком.

— Добро пожаловать, брат! — проревел он, обнимая его так, что у мага аж кости хрустнули.

Они сидели за семейным ужином и говорили о том, о сем.

— А вот правда, братец, что король взял себе любовницу из Дневных, а Нежную Госпожу отправляет в Медвежий холм?

У Науриньи глаза на лоб полезли.

— Да откуда слухи-то?

Сестра заулыбалась.

— На рынок и сверху и снизу народ ходит.

Старший маг холма покачал головой.

— Да нет, король дал ей защиту, а Нежная Госпожа взяла к своему двору.

— Она красивая?

— Да я ее только мельком видел.

— А на нас похожа?

— С чего же не быть похожей? Только посмуглее, а так совсем как мы.

— Надо же..., — протянула Далие.

Здесь были его родные места. Науринья знал их до самых дальних закоулков, куда они всей своей мальчишеской бандой забирались не смотря на запрет родителей. Вечно драный зад — непременное воспоминание детства. Далие всегда защищала младшенького и прикрывала его проделки, хотя и ей порой доставалось. Лежа в родительском доме на такой знакомой жесткой постели он, улыбаясь, думал о том, как же все хорошо! Как хорошо, что у него удачные ученики, и что у Провала им не сильно досталось — ровно столько сколько надо, чтобы не задирали нос. Хорошо, что у него такая добрая сестра и такой славный деверь, и такие замечательные племянники. И хорошо, что он дома.

Он славно проспал этот день, а рано вечером ушел, оставив подарки родным. Сестра тихонько проводила его и расцеловала. Скоро ремесленные кварталы начнут просыпаться. Оживет рынок на Круглой площади. Науринья отправился наверх, к Школам. В свой нынешний дом.

Ему было слишком хорошо, и он был слишком спокоен. Он ничего не боялся в родном холме и потому не услышал тихих быстрых шагов за спиной. А потом изумленно ощутил боль, солено-железистый вкус зажимающий рот руки, едва успевшую зародиться обиду на вопиющую несправедливость произошедшего.

Дальше ничего не было.

Старший мгновенно забыл о госпоже Сэйдире, когда слуга прошептал, что Младший хочет войти, и немедленно, и что дело срочное. Дневная села в самом темном углу.

Младший буквально влетел в комнату, таща за собой за руку госпожу Асиль. Вот это было неожиданно. Почему-то Старшему стало неловко и захотелось все объяснить и брату, и ей, что же они подумают, ведь ничего дурного не было...

Младший остановился, уставившись на Дневную. Госпожа Асиль тоже смотрела на нее, но что она подумала по ее лицу невозможно было понять.

Дневная, раз уж ее все равно заметили, встала и поклонилась. Госпожа Асиль, чуть помедлив, тоже ответила поклоном — на диво неловко по сравнению с Дневной.

Младший посмотрел на брата, что-то хотел сказать, затем тряхнул головой, словно отгоняя неуместные мысли и слова, и выпалил:

— Брат, выслушай. Я не говорил еще отцу. Мы никому не говорили.

— И никто мне не сказал, — пробормотал под нос Старший, — что госпожа Тэриньяль здесь.

Младший поморщился.

— Это ли главное сейчас?

— Нет, ты прав. Рассказывай.

Пока Младший, постепенно успокаиваясь, говорил о случившемся, Сэйдире подошла поближе и встала рядом, внимательно слушая.

Асиль почему-то чувствовала себя в присутствии этой женщины маленькой и ничтожно, сама не понимая, почему. Она, Альдьенне Тэриньяль, краса и гордость своего холма, бесстрашная, за которой беспрекословно идут чуть ли не в Провал воины, терялась в присутствии какой-то Дневной, без рода и семьи, чуть лучше изгоя!

Сэйдире же вообще словно не замечала ее. Она слушала, сжав губы и расширив ноздри, внимательно глядя на братьев.

— Вот таков мой рассказ, брат, — выдохнул Младший. — Я не знаю, кто это и что нам делать.

Старший сидел, глядя куда-то перед собой и медленно покачивая головой.

— Не знаю, — наконец, вымолвил он. — А ты знаешь, госпожа? — вдруг поднял он голову и посмотрел на Сэйдире.

— Нет, — коротко ответила она, переводя взгляд на гобелен на стене, где всадник в черном стоял перед человеком в пестрых одеждах и короне. Старший не упустил этого.

— Вот о чем ты подумала...

— Это только сказки.

— Что за сказки? — почти угрожающе спросил Старший.

— Просто сказка, — испугалась женщина. — Пришел к королю Эншаю некто и стал предлагать ему — ну, как обычно. Сундук, в котором не иссякает золото, непобедимый меч, скатерть-самобранку, воду вечной молодости...

— И он отказался.

— Да, вот и все. Мораль сказки простая — не бери незаслуженного.

— Короля звали Эншай? — вдруг повторил Старший. — У нас его никак не зовут.

— Ну, да, — коротко хохтнула Сэйдире. — Просто он был великий король, потому в сказках часто так и говорится — «во времена короля Эншая». У нас даже потом короли этого имени никогда не брали, чтобы великий остался только один.

— Когда он правил?

Сэйдире пожала плечами.

— Давно.

Старший стиснул кулак, снова разжал ладонь.

— При нашем девятом короле это было. Я уверен.

Младший чуть приоткрыл рот, распахнув глаза. Женщины ничего не поняли. Старший вскочил, но ничего не сумел сказать — в комнату торопливо вошел явно встревоженный Адахья, за ним как всегда спокойный слуга.

— Ну? — поднял взгляд Старший.

Адахья показал, что не хочет говорить при женщинах.

— Госпожа Тэриньяль, госпожа Сэйдире, не оставите ли вы нас на время? — сказал Старший. — Проводи дам в круглую комнату, — сказал он слуге, и тот, чуть усмехнувшись, поклонился. Женщины последовали за ним.

— Что он улыбается-то? — удивился Младший.

— Дырочка, — ответил Старший. — Всюду дырочки.

Младший ничего не понял.

Женщины долго сидели молча, глядя друг на друга. Молчание становилось невыносимым. Огонь в очаге горел ровно, светильные камни в нишах бросали круглые пятна рассеянного света на зеленые и голубые подушки и толстые серые циновки. На низком столике стояли накрытые серебряными крышками блюда с угощением, в кувшинах ждало вино, из курильниц тихо поднимался ароматный дым.

Внезапно Сэйдире взяла со столика кувшин, налила вина в чашу — медленно, демонстративно, не сводя взгляда с Асиль, и выпила.

«Я не боюсь пить и есть в Холмах».

Асиль продолжала смотреть на нее. Эта женщина вызывала зависть. Она не была красавицей, но притягивала к себе взгляд. В ней была неукротимая жизнь. Цветущая, бронзоволосая, зеленоглазая, она напоминала спелую виноградину, готовую брызнуть соком. Она была — женщина. Настоящая женщина.

Асиль ощущала себя в ее присутствии жалкой. Она знала, что о ней говорят — ледышка. Прекрасная и холодная. Раньше она даже не задумывалась, почему ее ровесницы уже давно замужем, а ее до сих пор никто не посватал. Ей было все равно. У нее был брат, честь рода. Она гордилась тем, что водит отряды мужчин подземельями, в которые никто по доброй воле не совался.

А теперь она чувствовала себя униженной перед этой Дневной — и все потому, что Сэйдире была настоящей женщиной. Она видела, как смотрят на нее братья — с восхищением и робостью.

«Но ведь и на меня... Но не так. Они восхищаются не мной самой, а моей славой...»

Она вскинула голову, поджав губы.

«Я — дитя Холмов. Я — Тэриньяль. Ты — никто».

Полная чаша вдруг оказалась прямо перед Тэриньяль. Женщина держала ее в руках, и ее зеленые глаза были полны любопытства. Живые, как играющие огнем угли.