Лучше бы Старший все же не жег писем, а прочел их, потому как избежал бы того самого третьего последствия. Неприятность подстерегала его в лице одной молодой вдовы. Утратив у Провала супруга два года назад, но не утратив интереса к радостям жизни, дама в Ночь Ночей гадала — считалось, что гадание в эту ночь самое верное. И гадание сказало ей, что ее возлюбленный умрет у нее на глазах. Поскольку дама пока не имела возлюбленного, ее прекрасным глазам ничто не угрожало. А жуткое предсказание (о котором сразу же стало известно всему холму) придавало ее хрупкой скорбной красоте еще и интересности. Мало кто из молодых мужчин двора не попадал в сеть куртуазной игры с этим предсказанием. И мало кто так умел привлекать внимание к себе и вызывать жалость, как прекрасная вдова. Многие женщины за это ее тихо ненавидели, а другие не то подпав под ее влияние, не то желая хотя бы быть причастными к ее обаянию, составляли ее добровольную свиту. Свиту, в которой процветал культ томной утонченности и возвышенного страдания. И в этом кругу царила — она.

Так вот, теперь сеть была раскинула для Старшего. Если бы он не сжег письмо, он прочел бы рассказ об ужасном предсказании, узнал бы срок и место свидания (о котором уже знала половина двора). Но принц не читал письма. И дама долго ждала в условленном месте, и о ее неудаче опять же мгновенно узнал чуть ли не весь двор. Хуже того — об этом уже болтали на ремесленных уровнях и в рыночных кварталах!

И тогда дама, оскорбленная и возмущенная до глубины души, растерянная и обозленная — никто ведь прежде не отвечал на ее слова безразличием — решилась на отчаянный поступок, дабы спасти свою честь и снова возвысится в глазах обитателей холма.

Собрав ближайших подруг, дама предстала пред ними как само олицетворение оскорбленного и раненого сердца. Бледная, с распущенными волосами, прекрасная даже и в слезах, она с тихой кротостью поведала им о своем горе, и, надо сказать, товарки ее мгновенно прониклись к ней полным сочувствием, и покои огласились рыданиями и сетованиями. А потом дама изрекла:

— О, горе мне, ибо этот злодей — мой возлюбленный, и не могу я не дрожать за его судьбу. И если предсказание сулит ему умереть у меня на глазах — прочь мои очи! Ради любви прощаюсь со светом, ибо без возлюбленного моего все равно мир для меня не существует!

И с такими словами дама омыла себе глаза ядовитым настоем и, закричав от боли, упала в обморок. А когда она очнулась, она уже была слепа. И брат дамы принес жалобу Нежной Госпоже, требуя виры за обиду сестры.

История разошлась со скоростью бегущих по воде кругов. Мать вызвала к себе сыновей. Младший бегал по ковру и ругался, не зная, что делать.

А Старший долго молчал, потом сказал:

— Ну, что же, матушка, пусть это дело будет решено при всех. Я отвечу и даме, и ее брату.

Дама явилась на половину Нежной Госпожи со свитой скорбящих подруг, под руку ее вел брат, а глаза дамы закрывала тонкая повязка из черного кружева. Как пишут в романах Дневных, «один вид ее пронзал самые суровые сердца, и они кровоточили от жалости».

Даму усадили перед Нежной Госпожой, и она слабым голосом, подобным тихому стону, изложила свою историю.

— Я не знаю, зачем брат привел меня сюда, — стенала она, — я не прошу ничего, для меня одна отрада — знать, что наша надежда, наш Старший принц отныне в безопасности!

Но тут заговорил ее брат, юноша буйного нрава, прозванный Огненной Головой не только из-за ярко-рыжих, почти красных волос. Он требовал, чтобы принц загладил обиду и тотчас же поклялся жениться на его сестре, ибо из-за него она содеяла с собой такое. Старший сидел с еле заметной улыбкой, слушая их, и Младший вдруг снова, как в детстве, если не прочел, так почувствовал мысли брата, и сердце его часто забилось.

Старший встал, поклонился матери, поклонился даме (впрочем, она этого не могла видеть, зато весь двор видел куртуазность Старшего принца).

— Многие из вас помнят мое рождение, — начал он. — Помнят и то, как бросились многие гадать о моем будущем. Помнят и то, что сказал о гаданьях мой дед, Тарья Медведь.

Он не повторил слов деда — их и без того помнили все. «Знал я, что дураков на свете много, но не думал, что все они собрались в Холмах», — так сказал Медведь.

Среди собравшихся прошел тихий смешок.

«Брат отыграл очко», — подумал Младший, слегка успокаиваясь.

— Прекрасная госпожа, — обратился он к даме. — Ничем не могу доказать своих слов, но вам придется положиться на честность наследника Лунного Рода. Моя вина в том, что я не прочел вашего прекрасного письма, ибо сжег его, не читая, вместе с ворохом таких же прекрасных писем. Так уж распорядилась судьба, что оно было одним из многих. Более десятка прочел я, — он уже обращался ко всем присутствующим, и многие девицы прятали взгляд и краснели, — и везде речь шла об одном и том же, и я, будучи мужчиной, а нам далеко до женской утонченности, счел, что и в прочих было о том же.

Смешки послышались громче.

— Да и прочти я его — чем я мог бы помочь вашему горю? Я глубоко польщен, что вы именно меня почтили своей приязнью, но разве в предсказании вашем говорилось, что ваш возлюбленный тоже полюбит вас? Разве там говорилось, что он на вас женится?

Дама тихо вскрикнула, и тут же с ревом взбешенного быка сорвался с места ее брат. Остановить его никто не успел, Старший едва успел подставить руку и так остался жив, клинок Огненной Головы вошел ему в предплечье и наткнулся на кость. Адахья, опоздав на какую-то долю секунды, прыгнул как кот на неудачливого убийцу, и оба покатились по полу.

— Не трогай его! — заорал Старший. — Отпусти его, мы в расчете — обида за обиду! Путь уходит!

Огненная Голова убежал прочь, злой как зимний слеповолк.

Адахья спешно перетягивал руку господина шалью Нежной Госпожи, пока бегали за королевским лекарем. Старший сумел сосредоточиться и отстраниться от боли. На некоторое время хватит.

— Негодяй! — взвизгнула дама, утратив всю утонченность. — Ты отнял у меня зрение, а теперь перед всеми позоришь! Ты...!

— О, дама! — не дал ей закончить принц, — вот вы уже и возненавидели меня! И я уже не ваш возлюбленный! И, стало быть, мне грозит теперь неминуемая смерть. Впрочем, как и всем смертным, — закончил он уже обычным голосом. — И пустой оказалась ваша жертва.

«Перегибаешь, брат, — подумал Младший. — Пусть она самовлюбленная дура, но она же слепая теперь...»

Дама сидела, скорчившись и закрыв лицо руками, и плакала. Просто плакала от унижения, и ее было по-настоящему жаль. Даже никто из завистниц вряд ли позлорадствовал бы сейчас.

Старший подошел к даме, участливо взял ее за руку и поднял.

— Я готов загладить свою невольную вину перед вами. Я знаю, чем вы себя ослепили, и, могу вам сказать, это обратимо, если не прошло еще четырех ночей — а прошло всего две ночи. Я приготовил снадобье, сам заговорил его с почтением и сочувствием (снова кое-кто засмеялся, но принц сердито обвел зал взглядом и смех оборвался). Ступайте же с миром, вы исцелитесь, и вас несомненно полюбит за ваше благородное сердце достойный человек...

Он повел ее к ее скорбной свите, а по пути, наклонившись прямо к ее уху, прошептал:

— Мы-то с вами знаем, что ваша слепота и так бы прошла, верно? Не считайте меня наивным чувствительным дураком. Не пытайтесь охотиться на меня и не считайте себя средоточием мира. Не гоже такой утонченной скорбной даме выставлять себя перед всеми дурой, это ведь так... печально. Дружбы вам не предлагаю и видеть вас не хочу.

— Вот ты и нажил себе врага в собственном холме, — сказала мать, когда они остались наедине, и лекарь занялся раной принца.

— Зато Тэриньяльты у меня в друзьях.

— Верно. Но я вот что скажу тебе, сын — женись как можно скорее. Времени мало осталось.

Старший понял, о чем она. Лицо матери было спокойно и печально — она все знала, понимала, что это неизбежно и покорно ждала, когда судьба придет и возьмет свое.