Младший не понял, что хотел сказать отец, но Старший сделал несколько шагов назад и медленно встал прямо перед красным глазом, который начал обретать четкие очертания. Шепот бездны на мгновение затих. По крайней мере, остальные перестали его слышать, солдаты задвигались быстрее, словно спала какая-то сеть, окутывавшая их.

А принц, побледнев до синевы, с дрожащими губами что-то быстро шептал — никто не понимал, что именно, но этот шепот сейчас был слышен так же ощутимо, как и шепот бездны. Младший не понимал, что происходит — маги Королевского холма всегда действовали молча и быстро, они никогда не говорили никаких слов, они не стали бы тянуть время, как сейчас это делал принц. Маги, придя в себя после удара, тоже стояли, напряженно выпрямившись. Они понимали? Помогали брату? Или что? Младший не понимал, он озирался, глядя то на отца, то на магов, то на Тэриньяльта — но никто не смотрел на него, а сказать хоть слово было страшно — что-то творилось сейчас, и нельзя было разрушить это, никоим образом нельзя. И в это мгновение все его смятение, растерянность и страх слились в одну беспощадно четкую и ясную мысль — «я сейчас могу потерять брата».

«Я люблю своего брата».

Красный глаз в бесформенной серой плоти начал обретать взгляд. И направлен он был на Старшего.

Младший ощущал, что сейчас счет идет на мгновения — либо взгляд обретет полную силу, и тогда — конец, или брат успеет раньше... что успеет? Он не выдержал.

— Не смотри...!

Отец резко закрыл ему рот ладонью.

— Молчи, — еле слышно прошептал король и крепко обнял сына за плечи.

В воздухе дрожала незримая пуповина, связывавшая теперь принца и глаз. А потом она вдруг лопнула, и глаз расплылся, как капля крови в воде, и серое нечто опало, теряя форму. Напряжение не просто исчезло — от него осталась огромная непривычная пустота, словно из сути Провала вырвали огромный кусок, и теперь Провала стало меньше.

Старший стоял где был, по-прежнему глядя в черноту. Младший первым подбежал к брату. Того била мелкая дрожь, он был весь в поту и криво усмехался, глядя остановившимся взглядом в Провал.

— Брат! — тряхнул его за плечи Младший. По щекам его бежали слезы, но ему было все равно.

Старший вздрогнул, резко, как птица, повернул голову.

— Никогда такого не было, — истерически подхихикивая, пробормотал Старший. — Уведи меня отсюда.

— Что? Чего не было? — дрожащим голосом спрашивал Младший.

— Оно не умерло... Оно запомнило меня... уведи меня, пожалуйста... Я плохо вижу.

Младший растерянно огляделся по сторонам. Шепот бездны умолк, люди говорили чересчур громко и возбужденно, как всегда бывает после тяжелого напряжения. Отец не подходил к ним, он стоял в полудюжине шагов и смотрел на них с каким-то непонятным лицом. А подошел к ним старший Тэриньяльт. Он постоял, глядя в Провал, затем резко опустился на колено перед Старшим.

— Я, — неожиданно громко прозвучал его спокойный голос, — Арнайя из дома Териньяльтов, приношу клятву верности на жизнь и на смерть Старшему принцу и наследнику Лунного дома. Да будет услышано богами в снах, да знают Ночные и Дневные. Я твой человек.

Король молча кивнул, руки его чуть заметно дрожали.

Уже потом, наверху, отец сказал:

— Тэриньяльты признали твое старшинство. Великая победа. Теперь я спокоен.

Приснопамятное стояние у Провала имело три последствия.

Первое многих удивило. Действительно, чему может научиться отпрыск царственного дома, проведший многие годы в Медвежьем холме, у старшего мага Королевского холма? Тем не менее, Старший, восстановив силы, сразу же отправился на уровень Школ, с поклоном к Науринье Прекрасному.

Хотя Науринья и был старшим магом, годами он был вовсе не стар. Это был молодой мужчина, очень красивый и элегантный — по сравнению с ним даже Младший казался простоватым и неуклюжим. Всегда невозмутимый, никогда не повышающий голоса, он, тем не менее, внушал невольный страх взглядом, потому, что глаза у него было ярко-желтые, как у хищного зверя.

Именно невозмутимость старшего мага и привлекла принца. У Провала ему пришлось столкнуться с тварью куда более сильной, чем попадались ему прежде. И вот тогда он понял, что ему не достает совершенства в искусстве сосредоточения. Он не умел достигать полного покоя в себе, и потому тратил сил больше, чем следовало.

Достигать совершенного сосредоточения — искусство высокое, оттачивается годами упорных занятий, даже самые знаменитые маги не всегда владели этим искусством в совершенстве.

Казалось бы, при таких способностях и силе, как у Старшего, можно и не озадачиваться сосредоточением, но Старший был жаден до знаний, и ему было совершенно безразлично, кто сможет его научить — пусть это будет даже самый низкий изгой, что скитается в тени холма или прячется в нижних жилых уровнях.

Науринья безусловно не обладал такими способностями и силой, как Старший, но тем, что ему было дано, он владел с несравненным совершенством, и добился этого сам. При невеликой своей силе он был не слишком полезен у Провала, но как мастер тонких магических плетений он был превосходен. Дед говорил — «магия не дубина, порой хватает и иголочного укола, если знать как и куда ткнуть». А Старшему хотелось овладеть и тонким искусством в совершенстве. Дед, наверное, мог бы научить, но тогда пришлось бы остаться у него в холме еще надолго.

А времени уже не было.

Науринья был и польщен, и удивлен, и сразу же согласился.

— Обучать — мое призвание, и я рад и готов, — сказал он. — Платой же буду просить, — многозначительно улыбнулся он, чуть наклонив голову, — учения от вас, принц. Ваш дед не слишком охотно делится знаниями.

Вот так у принца появился, кроме Тэриньяльта, еще один «свой человек». И Старший знал, что когда придет пора искать ответы на все вопросы, Науринья будет с ним. Они были в чем-то схожи, и принц не сомневался, что так и будет.

Второе последствие было менее приятным.

После достопамятной стражи у Провала многие стали посматривать на него как-то снизу вверх, что ли. Кланялись с преувеличенным почтением, некоторые даже не осмеливались заговаривать с ним, пока он первый не обращался к человеку, угадывая, что его хотят о чем-то просить. Он завоевал почтение, но он не этого хотел. Если это и была любовь, то не такая, какой он хотел бы от людей. Это начинало тяготить и злить, и совсем допекло после очередной охоты на зимнего червя.

Зимний червь — здоровенная безглазая бело-серая тварь, покрытая жесткими ядовитыми иглами, с зубастой пастью и широкой глоткой, откуда выстреливает черный ядовитый колючий язык.Зимние черви откладывают яйца поздней осенью в ямы под корнями деревьев, забрасывают их сверху листьями, после чего червь сворачивается сверху и умирает, а его туша становится потом пищей личинкам. К концу зимы выжившие молодые черви выходили на охоту. Летом они меняли окрас, набирали жиру, чтобы дать жизнь очередному поколению.

Как раз в ту пору настало время выполза молодых голодных тварей. Их истребляют и Ночные, и Дневные — тварям этим все равно, день или ночь, их жизнью распоряжается только голод и жажда размножения. Но вглубь Холмов охотники Дневных нечасто заходят, все больше по окраинам. А сейчас зима, время тьмы, время охоты Ночных, тем более в Холмах.

Выехали на раннем зимнем закате, по свежему мягкому снегу. Младший со своей молодой свитой, при них Старший и пятеро охотников, так называемой верхней стражи. Эти люди лучше других знали земли, лежащие в кольце Холмов, и даже вполне сносно чувствовали себя на поверхности днем.

Днем шел небольшой снег, но пятна оленьей крови все равно проступали из-под тонкого белого слоя, да и след червя слишком глубок и широк. Красноухие белые гончие быстро подняли лай, обнаружив лежку червя, и следом за Нарэйей, главой охоты, все углубились в лес.

— Они не одного червя подняли, — сказал Нарэйя, понимавший лай своей своры чуть ли не лучше человеческого языка. — Там большая лежка, штуки три будет, не менее.