— Привет, братец!

Младший несколько мгновений непонимающе пялился на этого высокого, насмешливого, незнакомого человека. А тот стоял под мутной зимней луной и улыбался во весь рот.

— Не узнаешь? Не узнаешь! А это я! А я твой брат!

И была эта улыбка и этот смех такими заразительными, что Младший тоже рассмеялся и спрыгнул с седла, бросившись обнимать брата. Ну, нельзя было не узнать этого смеха — как и глаз, и длинного материнского носа, и тяжелых черных материнских волос.

— А это ты! А ты мой брат! А я — вот! И я твой брат тоже!

Оба покатились по снегу, хохоча, и хлопая друг друга по спине.

— Нет, погоди, — отфыркиваясь, сказал Старший, когда они скатились совсем вниз, почти к тем самым зарослям, на опушке которых десять лет назад столкнулись с инхья и рыжим уродливым охотником. — Погоди, я хочу на тебя посмотреть.

— Ну, смотри.

Оба сели в снег, вглядываясь друг в друга. Они не были похожи друг на друга, но у обоих были глаза Лунного рода — рода королей. Опаловые, с плавающей зеленой искрой.

— Ну, как ты жил? — отдышавшись, сказал Старший. — Я письма твои читал, но ведь ты в жизни другой, люди всегда разные в письмах и в жизни! Говори, я хочу тебя слушать!

— Ты соскучился по мне? — спросил Младший.

— Страшно, — признался Старший. — Просто-таки истосковался. Изголодался! Но, понимаешь, я боюсь, что все поменялось. Я же помню тебя мальчишкой, но теперь я взрослый.

— И я тоже этого боюсь.

— И родители тоже будут другими.

— Но ведь ты видел отца и мать.

— Да, два раза в год! И письма. Но ты сам понимаешь — это только письма.

— Ты боишься.

— Как ты догадался! — круглые брови взлетели вверх.

— А я поумнел, — вздернул голову Младший.

Снова оба расхохотались.

— Давай.

— Что — давай.

— Давай позвеним мечами.

— Зачем? — удивился Младший.

— Мне надо, — с непонятным нажимом ответил брат.

— Ну, хорошо. — Младший встал, отряхиваясь. Что-то холодное, неприятное коснулось души. Неужто между ним и братом легла какая-то тень? Из-за долгой разлуки или еще чего?

Старший достал из-за пазухи черный платок и начал завязывать глаза.

— Это зачем? — Младший нахмурился. — У меня нет.

— Тебе и не надо, — Старший отвечал странно, словно совершенно отстранился от настоящего. — У человека есть три зрения... помоги с узлом... да, вот так... простое, темное и магическое. Как правило, третье неразвито. У меня развито, так что будем по-честному. Я и так, учти, буду предугадывать твои движения.

Младший пожал плечами.

— Сколько угодно.

В нем загорались непонятное раздражение и азарт, и потому ответ его был холоден.

— Я заносчив, да? — хмыкнул Старший. — Не отвечай, ты прав — я заносчив, невыносим, своенравен, себялюбив, но я не сволочь. Потому и завязываю глаза. Хотя, может, ты такой фехтовальщик, что я и при всех своих трех зрениях буду что чурбан перед тобой.

— К бою.

Старший вздохнул и пожал плечами.

— Извини, не хотел тебя обидеть. К бою.

Старший медленно пошел по кругу. Младший тут же подхватил движение, словно в медленном танце, не давая поставить себя против луны. Старший осклабился.

— Ну, ладно.

Быстрый змеиный выпад. Младший чуть отклонился, уходя с пути клинка — вот, сейчас я его достану, все и кончится. Но Старший непонятным образом успел уйти от неминуемого удара. Мгновенно разошлись. Младший снова внимательно следил за движениями брата, а тот, будто угадав его замысел, вдруг застыл, словно приглашая к нападению.

«Предугадывает! Ну, жди тогда».

Младший продолжал неторопливо двигаться из стороны в сторону, словно переступал в медленном танце, дразня и одновременно угрожая, но не теряя бдительности ни на мгновение. И потому все же успел отпарировать молниеносный выпад.

— Уж не предугадываешь ли и ты, братец?

— Я просто настороже. Ты же такой страааашный!

Смех.

— Ну, тогда нечего тянуть! А то так и замерзнуть можно!

Луна поднялась совсем высоко, и была уже не мутной, а ослепительно белой, в желтовато-радужном ореоле, похожем на маслянистые болотные пятна на воде. И схватка под луной была похожа на водоворот в холодном зимнем ручье, в котором вспыхивают мелкие льдинки.

Младший едва успевал уходить и отвечать, во рту появился железистый привкус крови, как всегда от усталости, голова начала кружиться, как вдруг Старший отскочил, вонзил узкий изогнутый клинок в снег и поднял руки.

— Хватит!

Младший, не веря глазам своим, переводил дыхание.

— Сдаешься, что ли?

— Нет. Но хватит. Мне тебя не достать, тебе меня тоже. Значит, ты лучший фехтовальщик... фффуууухх... у меня три, — он постучал себя по лбу, сдергивая на шею повязку, — три зрения, я предугадываю — а тебя не достал! Кто учил?

— Винадда, — выдохнул Младший. — И отец.

— Ага... ну, пошли? Идем, брат? — снова улыбался во весь рот Старший. — Как же я рад!

И у Младшего снова стало тепло на сердце.

— Идем. Отец с матерью, наверное, ждут — не дождутся.

— Ага, — ответил Старший, с пыхтением поднимаясь вверх по склону. — Меня ждут как наследника, тебя как любимого сына. Нет, — быстро сказал он, — не ревную, не думай. Но младшие всегда любимые. — Он вдруг повернулся к брату. — Я ревновал до нашей схватки. А теперь я ее выгнал, ревность. Брат, я же так по тебе тосковал, я тебя очень люблю, брат. И ничего мне не говори!!! — почти крикнул он неожиданно тонким голосом. — Пошли скорее.

Сквозь врата, вглубь родного Холма, мимо казарм и конюшен стражи, под невероятно высокие своды широкого городского уровня, мимо фонтанов и колодцев, мимо домов знати, над входными арками которых горделиво блестели гербы. Мимо ремесленных рядов и училищ, мимо рынка, до главной площади — до Круга, откуда самый широкий подъем уходил к королевским чертогам. Или просто Чертогам.

Холм был похож на огромный муравейник с множеством уровней, закоулков, переходов и туннелей, из которых самые нижние, незаселенные, находились почти рядом с Провалом, и кроме застав стражи там никого и не было. Некоторые туннели тянулись между холмами, а были и такие, как говорили, что тянулись под всем миром, но мало кто отваживался на такие далекие путешествия, так что толком ничего не было известно.

Они ехали по улицам, и народ высыпал из домов, чтобы увидеть вернувшегося наследника престола.

«Они ведь и правда радуются, они мне радуются! — думал Старший, улыбаясь от радости и изумления. — Ну даже пусть им просто весело посмотреть на королевский выезд, это тоже приятно. Людям радостно, и я этому причиной».

Он улыбался, и на душе постепенно теплело. Столько лет его не было дома, он боялся, что его тут забыли, и заранее ощетинился, словно еж, а тут ему были так рады. Он даже растерялся поначалу.

Все было узнаваемо, хотя и изменилось — Холм уже не казался таким огромным, а городской уровень — самым красивым местом на свете. В дедовом холме народу было меньше, да и город был невелик, но красивее и уютнее.

— А вот здесь мы с тобой кота искали, помнишь? — повернулся он к Младшему.

— А? — Младший оторвался от беседы с каким-то молодым всадником из свиты. — А, помню, помню.

Старший чуть нахмурился. Брат говорит с другими, и, похоже, с ними-то у него куда больше общего, чем с ним теперь. Они вместе росли, мужали, стояли у Провала. А его друзья остались там, в Медвежьем холме. И все-таки, все-таки это брат, с которым они писали друг другу обо всем самом сокровенном, он вернулся домой, и его тут любят.

— Это Адахья? — спросил Старший, кивнув на молодого человека, с которым только что говорил брат. — Ты мне писал о нем.

— Да, — улыбнулся брат, явно довольный. — Это мой лучший друг, надеюсь, и тебе он станет другом.

Адахья прижал руку к сердцу и поклонился. У него было веселое круглое лицо и золотисто-зеленые глаза.

— У тебя много друзей, — покачал головой Старший, странно улыбаясь. — Я буду рад, если поделишься.