И вот тогда морская дева села на скале и запела свою горькую песню. И затихло море, и страх повис над ним, потому, что пробудила она морского змея с красными глазами. А потом запела она другую песню — песню тоски, и поднялся ночью молодой рыбак, и покинул ложе молодой жены, и пришел к берегу. И морской змей убил его и ушел на дно.

И больше никто не видел морской девы...

«Но морского народа ведь нет!»

«Нет. Но ведь красивая сказка?» — ответил в его голове голос Нельруна.

«Красивая. Но ведь это неправда».

«Неправда в песне никогда не сбывается, и это хорошо».

«А правдивая песня?»

«О, она много может. Но все равно — выдумка иногда так прекрасна!»

Старший покачал головой. В Холмах не очень одобряли выдумки. Разве что в детских сказках, да и то лучше, если они будут назидательными. А тут он ощущал выдумку как нечто настолько настоящее, что даже страшновато становилось. Это — магия Дневных?

«Я хочу говорить с тобой».

«Охотно. Но сначала пусть закончится пир и люди разойдутся отдыхать. И я буду готов говорить с тобой».

Нельрун отвел взгляд — и Старший перестал слышать его мысли.

Когда небо начало еле заметно светлеть, пир сам собой угас, и люди разошлись. Дед удалился вместе с хозяйкой. Старший и Нельрун остались в опустевшем длинном зале у очага.

— Ты маг? — жадно, торопливо начал Старший, забыв обо всяком вежестве. Он дрожал от нетерпения и желания узнать все, что только можно. — У тебя светятся глаза, и ты говоришь мыслями!

Нельрун покачал головой.

— Нет, я бард. У нас нет магов. — Нельрун протянул руки к огню, глядя в пламя неподвижным взглядом. Старший заметил, что он старается сидеть так, чтобы к Старшему была обращена необожженная половина его лица. — Сдается мне, это ты маг, как и твой дед.

Старший смутился.

— Я еще плохой маг.

Нельрун улыбнулся живой половиной лица.

— Прости за вопрос, но как это с тобой случилось? — осторожно спросил Старший.

Нельрун понял.

— Дракон. Я струсил, и песня не удалась, — ответил он.

Старший внутренне поежился. Драконы Провала не жгли огнем, но это были самые жуткие из старших тварей, которых Провал порой выблевывал в мир.

— Вы творите магию песней?

Нельрун пожал плечами.

— Если ты называешь магией то же, что и я, то да.

— Но это же долго.

— Не спорю. Зато мощно.

Старший засмеялся. Потом снова посерьезнел. — Как у тебя глаз уцелел — понять не могу.

— Он не уцелел, — просто ответил Нельрун. — Королевский дар. Король глаз мне вернул, хотя красавцем я уже не буду никогда.

— Королевский дар?

Нельрун медленно повернул голову к Старшему.

— А что?

— Что такое королевский дар?

Нельрун ответил не сразу, словно не мог понять — как же не знать, что такое дар?

— Ну, дар! Королевский дар!

Старший покачал головой.

— Не знаю. Расскажи.

Нельрун так удивился, что повернулся лицом к Старшему. Огонь плясал на его обожженной щеке, глянцевой и страшной.

— Истинный король обладает королевским даром. Это сродни чуду, потому, что его никак иначе нельзя объяснить. Этот дар передается от прежнего короля к новому — от отца к сыну или преемнику, ибо нет короля без королевского дара. Вот. Разве у вас не так?

— Нет, наши короли проходят королевское испытание. И лишь тогда король считается королем.

— У вас что, король не наследует отцу?

— Наследует, но он все равно должен пройти испытание. Так заведено. — При мысли об испытании у Старшего кольнуло в сердце. Отец умрет через семь лет. А он еще ничего не сделал, чтобы понять, почему он должен умереть и что его убьет... Когда же придет письмо от брата, он должен написать, сколько камней в королевском узоре...

Нельрун покачал головой.

— Надо же, как все странно.

Воцарилось молчание. Трещал потухающий в очаге огонь. Старший тряхнул головой, отгоняя дурные мысли.

— Расскажи мне о песне.

Нельрун снова отвернулся.

— Хорошо. Но было бы справедливо, если бы ты мне тоже ответил на несколько вопросов. Если, конечно, не сочтешь, что это будет во вред Холмам.

— Думаю, и ты не обо всем расскажешь мне.

— Да я и не знаю всего. Я просто бард, и не из лучших..., — он сунул в огонь щепку и смотрел, как она загорается и обугливается. — Тонкая, не удержит огня... Ну, слушай. Я младший сын в семье. У меня еще трое старших братьев и две сестры.

Старший покачал головой. Он знал, что у Дневных много детей, но чтобы так много, он и помыслить не мог!

— Из родительского имущества мне в лучшем случае собака бы досталась, — усмехнулся он. — Или кот. В общем, кормиться из милости от родных мне не хотелось. Я мог бы и не стать бардом. Я ведь даже прослужил лет пять на восточной окраине. Я был на хорошем счету, меня уже и десятником поставили, со временем я бы стал командиром заставы, а потом получил бы от короля надел на окраине, завел бы семью... Но тут наш бард обнаружил, что у меня есть способности и начал меня уговаривать учиться. Барды всегда нужны, а уж на окраине тем более. И вот тут пришлось мне помучиться с выбором. Воинская моя карьера налаживалась, а на барда пришлось бы обучаться с нуля. Зато я получил бы такие знания, каких иначе нигде не получишь. Повидал бы столицу Восточной четверти, Вирайну — там школа бардов. А потом и в королевскую столицу мог бы попасть, в Коллегию. Даже если бы я и не стал бардом — а я был уверен, что стану непременно — точно научился бы многому. Тогда мне и на окраине стражу нести было бы куда легче, и продвинулся бы я быстрее. А то стал бы пограничным бардом, а уйдя на покой сделался бы наставником бардов. Словом, сплошная выгода. — Он улыбнулся. — Будь я старшим сыном, может, и не согласился бы. Но я младший, мне и терять-то нечего.

Он снова замолчал. Огонь потухал, небо в дымовом отверстии наверху начинало светлеть.

— Я учился в школе в Вирайне. У меня был за плечами боевой опыт, так что о тварях я знал не из книжек. Когда же на второй год началось обучение стихосложению, я было подумал, что тут все и кончится. — Он с какой-то смущенной улыбкой посмотрел на Старшего и сказал чуть тише, чем прежде: — Убоялся я великих тайн стихосложения. Ну, никогда я этого не умел и думал, что это все идет не от головы, а от сердца. А какое «от сердца» у окраинного стража? Я ж не восторженный юноша, который плачет от умиления, взирая на лепестки вишни, — с легкой насмешкой проговорил он. — Да и стихов отродясь не читал и терпеть не мог. Как бы то ни было, помогли мне мое упорство да нежелание опозориться перед нашим бардом, который все же что-то увидел во мне. А еще помог наш наставник, который уроки наши превратил в игру. Мы собирали слова, как мозаику.

Старший вздрогнул, снова вспомнив об испытании и королевском узоре.

— Мы перемешивали их, а потом пытались найти смысл в полученной мешанине, играли со смыслами и образами, — он прищурился, и на живой половине его лица нарисовалась такая нежность, что Старший затаил дыхание. — Вот так я и научился складывать слова и стал рифмачом, но не поэтом и не бардом. Но меня оставили учиться дальше..., — он повернулся к Старшему всем своим полулицом. Или недолицом? — Меня учили основам музыки, и мое любопытство помогало мне. У меня всегда так было — сначала все идет с трудом. С кровью, тяжко до слез, а потом вдруг настигает какое-то откровение, в душе начинает звенеть радость и восторг, и все получается само собой. Я до сих пор не понимаю, как это произошло, но однажды я сложил свою первую песню, и была это песня Радости. Так я и стал бардом. В королевскую столицу я так и не попал, — усмехнулся он. — Мог бы, да не стал, мне скорее хотелось попробовать себя на окраине, и я вернулся на свою заставу... — А потом, — каким-то неприятным будничным голосом сказал он, — нобиль Ранфирен прислал просить помощи барда. В его землях драконы всегда были, а на сей раз его люди, видно, прозевали кладку, вовремя ее не уничтожили, и твари расплодились. Мало того, дракониха еще свой выводок не разогнала жить самостоятельно, а в таком случае имеешь дело с пятком-другим уже крупных тварюг и разъяренной мамашей...